сделала. В таких мелочах они блюли самостоятельность, что, в общем-то, ничуть не напрягало их.
А кофе как вредный напиток не пили вообще. Очевидно, за фразой Нины кроется представление о
каком-то ином семейном укладе, который, наверное, тоже неплох.
Нина, так и не дождавшись его реакции, поднимается: откидывает одеяло и не без умысла ещё
раз демонстрирует свою фигурку, не раз запечатленную карандашом художника. «Э-э, – поневоле
усмехнувшись, думает Роман, – да напротив моей-то ты просто козявка». Понятно, что если бы
Нина хоть раз увидела Голубику, то не решилась бы показываться с этой уверенностью Клеопатры.
Для того, чтобы сделать такое заключение, Роману не мешает сейчас и тот факт, что жена, в
отличие от этой хрупкой фифы, ему привычна. Привычна? Ну и что? «Да уж от моей-то, если
объективно, мужики вообще штабелями лежат».
– Послушай, – приподнявшись на локте, спрашивает Роман, – а как тебя звали в детстве? Ну,
вот, например, мама? Как-нибудь ласково…
– Мама звала меня Смугляной.
– Смуглянкой, ты хочешь сказать?
– Нет, именно Смугляной.
Роман смотрит на неё прикидывающим взглядом: и впрямь, это необычное имя ей подходит.
Тем более, что оно легко связывается с её появлением вчера: с тем, как она возникла из темноты,
как робко выглянула из-за крыла тёмных волос. Она именно Смугляна, а не Смуглянка. В Смугляне
есть что-то от постоянного смущения, от опущенных глаз, от тайны и скрытности. Такая она,
кажется, и есть.
114
– Я тоже буду звать тебя Смугляной, – говорит Роман.
– Хорошо, – соглашается она, больше всего радуясь слову «буду». – Ты полежи ещё, –
предлагает Нина-Смугляна, тягуче, как на медленной плёнке, облачаясь в халатик, – я схожу в
душ. Тут недалеко по этажу.
Чувствуя его ироничный, но откровенно нагловатый взгляд, она робко и скованно, как японка в
кимоно, подходит к двери, и, уже взявшись обеими руками за ручку и ключ, оглядывается. На её
лице, оказывается, есть улыбка, но оттого, что очки остались на тумбочке, улыбка выходит какой-
то недостигающей, направленной, может быть, лишь в середину расстояния между ними. Да и
само выражение лица какое-то странное: она улыбается, растягивая губы, намеренно не открывая
рта. И от этой её зажатой улыбки, от скромного халатика с какими-то коричневыми разводами
Романа вдруг оглоушивает таким презрением и к себе, и к ней, и ко всей этой ситуации, что просто
вздохнуть нельзя. И эта «горнистка», скромница, Смугляна ещё совсем недавно взяла и податливо
подвинулась на кровати, когда он прилёг. И не в чувствах тут дело, как показалось ему вначале, а
просто она, по выражению мужиков, слаба на передок. И всё. Эта Смугляна относится к категории
тех робких пластилиновых женщин-игрушек, которых нужно просто брать, у которых даже
сопротивление