связывались с работой на земле, ему было бы даже смешно подумать об эффекте, производимом
такими знаниями на женщин. Всё это познавалось из естественного интереса. Нынешнее же
самообразование вдобавок ко всему необходимо и для создания внешнего эффекта, для того,
чтобы хвост пошире распушать.
Вот и выходит, что жена его расцветает всё краше, а фантазия соблазняет теми, кто по уму и
внешности даже рядом с ней не стоял. Иногда в постели в самый неподходящий момент она,
словно хулиганя, вдруг передёргивает колоду женских карт, подсовывая воображению кого-нибудь
из бывших, а то и вовсе из тех, кого он просто видел на работе или на улице. И тяга к жене
оказывается словно подкошенной.
Сейчас же, в ванной, напряжённой гулом воды в трубах, Роман обнаруживает, наконец, что это
уже предел! Свечение Голубики истощилось, прошлое прорвало плотину. Ирэн не спустилась в его
душе, как он того хотел, на несколько ступенек вниз – она рухнула на самый пол. Игры с чувствами
чреваты – случилось то, чего он не ожидал. «Курица Синеглазая», – невольно произносит Роман и
вдруг впервые обнаруживает, как это обидное прозвище, наконец, по-настоящему отдаляет её. И
ничего особенно привлекательного в ней уже нет. И даже синие глаза, эти драгоценные камни её
души, уже не волнуют. Ну и что, что синие? Чем хуже зелёные или какие-то ещё? Да это вообще,
можно сказать, несправедливо считать один цвет красивым, а другой нет. «Что я делаю? Как я могу
думать о ней так?! – с ужасом восклицает Роман, словно пытаясь вернуть невозвратимое. – Да
ведь она же беременная, в её животе мой ребёнок! Как я могу говорить о ней – Курица! Это же
мерзость, низость, преступление!» И обнаруживает вновь, что, оказывается, можно. Ситуация и
отношения, наконец-то, изменились не просто так, как он хотел, а и впрямь даже с перехлёстом, с
перевыполнением плана, как сказали бы на заводе. Да, он умеет собой управлять, и он добился
необходимого. «Что я наделал с собой! Что натворил!» – ужасается Роман. Жена и сейчас ходит в
мягких тапочках за этой голубой картонной дверью, закрытой блестящим шпингалетиком, но там
уже другой, прежний мир. Здесь же, в тесном пространстве ванной, где он сидит с карточным
веером фотографий бывших женщин в руках, – абсолютная власть прошлого, дух эпохи Большого
Гона, которая, оказывается, не так далеко и отошла, чтобы ей уже нельзя было вернуться.
Голубика и догадываться не может об этом чуждом ей мире внутри своей квартиры…Почему
только именно в этот момент она на кухне роняет не то чашку, не то блюдце? Что можно сделать с
разбитым? Лишь замести осколки и выбросить…
Очнувшись от приглушённого звона разлетевшейся посудины, Роман прикрывает воду, для виду
шумевшую из крана, осматривается. На ворсистом коврике