всё равно уйдёт. Семья не для него. Его судьба – быть свободным и одиноким. Его не удержит
здесь ни тепло, ни обязанности. Крепче всего Романа привязывает даже не свой, ещё крохотный
ребёнок, рождение которого тонет в заботах о кроватке, коляске, пелёнках и всем прочем, а
неродной Серёжка. Конечно, лучше бы этой привязанности не было. Где найти потом силы на
разрыв и хотя бы какое-то минимальное оправдание себя? Хотя, оправдываться здесь будет
нечем. Это станет совершенно очевидной подлостью. Главному принципу (всегда честно
относиться к себе – всё есть так, как есть) изменять не стоит и сейчас. Но что делать? Конечно,
обманывать никого не хочется. Куда приятней быть чистым и порядочным. А если остаться в семье
уже нельзя? Если влечение души к этой красивой женщине и детской мечте отошло на задний,
спокойный и словно отработанный план? Если хочется уже другой жизни? Наверное, изначально
все люди хорошие и не бессовестные. Бессовестными-то они становятся после того, когда по
каким-то причинам совершают что-то подлое, переступая через совесть. Всё банально и просто.
Что ж, если совесть, удерживая его, говорит, что уходить он не вправе, значит, он шагнёт и через
совесть. И, взяв на себя всю ответственность за этот шаг, ни на какой рай уж потом, конечно,
претендовать не станет. Сознательно греша, будь последовательным и после. И, сорвавшись в
пропасть, не хватайся ни за чью протянутую руку, потому что ты её недостоин. Это будет честно.
Всё чаще и чаще их мелкие, но едкие и всё более резкие семейные стычки заканчиваются
темой ухода. «В нашей жизни всё ложно», – вот главный довод Романа. И Голубике понятно, о чём
это он. Она сама создала слишком много всякой лжи. Только как отказаться от этой горькой
плесени сейчас? Как перевести своё показное снисходительное отношение к тому, что у неё на
самом деле в душе? Прямое признание и раскаяние во всём похоже на унижение. Она, конечно же,
любит мужа, но на унижение не способна.
– Не стану говорить тебе сейчас о своих чувствах, Мерцалов, – всё так же гордо говорит Ирэн. –
Теперь ты мне не поверишь. Решишь, что всё это просто для того, чтобы удержать тебя. Спрошу
только об одном: а как же твой ребёнок? Нельзя же быть таким эгоистом…
– Нельзя, – соглашается Роман, крупными кусками глотая вязкую горечь. – Но, оставив всё так,
как есть, я ничего не смогу ему дать. Счастье не изобразишь. Дети не должны расти в атмосфере
лицемерия и впитывать его в себя…
– Теоретик, – презрительно и горько усмехается Голубика, уже не помня собственных теорий. –
Что, какую-то книжку по педагогике прочитал? Прочитал, да, видно, главного не понял.
Ах, как жалки его нелепые доводы, но он готов говорить что угодно, лишь бы не согласиться с
ней, не позволить себя уговорить.
Голубика отворачивается, кусая свои уже давно коротко остриженные