На недвижном скакуне.
Наши страстные печали
Над таинственной Невой,
Как мы чёрный день встречали
Белой ночью огневой.
Что за пламенные дали
Открывала нам река!
Но не эти дни мы звали,
А грядущие века.
Пропуская дней гнетущих
Кратковременный обман,
Прозревали дней грядущих
Сине-розовый туман.
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
Не твоих ли звуков сладость
Вдохновляла в те года?
Не твоя ли, Пушкин, радость
Окрыляла нас тогда?
Вот зачем такой знакомый
И родной для сердца звук —
Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук.
Вот зачем, в часы заката
Уходя в ночную тьму,
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
(11 февраля 1921)
Вспомним пушкинский «Памятник» и обратим внимание на узнаваемые топонимы Петербурга. У Пушкина это пресловутый «александрийский столп» – Александровская колонна на Дворцовой площади, воздвигнутая там в 1832 году Огюстом Монферраном, у Блока – древнеегипетская статуя Сфинкса, точнее, одного из двух, установленных на гранитной невской пристани возле Академии художеств. Интересная деталь: сфинксы прибыли в Россию на итальянском корабле «Буэна Сперанца» в том же 1832 году.
Может быть, Пушкин, умело обходя цензуру в лице императора Николая Павловича, заменил «Александровскую колонну» словами, близкими по звучанию? Не совсем так. Египет здесь, конечно, неслучаен: в горациевой оде упоминаются пирамиды («Я знак бессмертия себе воздвигнул Превыше пирамид и крепче меди» в пер. М. В. Ломоносова). Игра столь изящна, что и в наше время гранитный монолит перед Эрмитажем чаще всего называют «александрийским столпом», не зная, что так в эпоху античности именовалось одно из семи «чудес света» – гигантский маяк в Александрии Египетской, лежащий теперь на дне Средиземного моря. Никакого отношения к нему, да и вообще к вывезенным в Европу скульптурным артефактам фараонов, работа Монферрана, разумеется, не имеет.
Пушкин был непревзойдённым мастером такого рода маскировки. С. П. Шевырёв, вспоминая о пребывании поэта в Москве в 1826—1827 годах, когда разразился скандал вокруг стихотворения «Стансы» («В надежде славы и добра…»), сокрушался: «Москва неблагородно поступила с ним, после неумеренных похвал и лестных приёмов охладели к нему, начали даже клеветать на него, взводить на него обвинения в ласкательстве, наушничестве и шпионстве перед государем».
Выпады обвинителей Пушкин вскоре парировал в стихотворении «Друзьям» (1828):
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро,