Конек как в воду глядел. Послышался неясный гомон, затем из-за ближнего пригорка показалась стайка мужиков, о чем-то перебранивавшихся и размахивавших руками. Одеты они были ни дать, ни взять статисты со съемок фильма-сказки. Домашнего холста порты, рубахи ладные, льняные, с вышивкой, свежие онучи, парадные лапти, легкие зипуны… У всех котомки на правом боку, у двоих за красными кушаками топоры, аккуратные шапочки на головах.
Ближе подошли, глянули, поклонились поясно.
– Здоров будьте, люди добрые. Далеко ли путь-дорогу держите? Не вы ли, часом, кликали? Что за хворь-беда приключилась? – как-то разом загомонили они, а Владимир, разинув рот, недоверчиво смотрел на них.
Двое возрастом помладше, едва растительность над губами появилась, трое постарше, средних лет, двое еще чуть старше. А молодцы – хоть сейчас в Преображенский полк. Кряжистые, крепкие, Вольги Селяниновичи, да и только. Вот только смурные немного, видать спали плохо, по причине комаров. Никак не мог Владимир в себя прийти, что не чудится ему все, не кажется, наяву видится.
– Иван я, сын царский, царевич, значит, царства Двунадесятого. К Кощею дело имею. А это вот Владимир, – и замялся, не желая, видимо, позорить товарища по путешествию «инженером» перед мужиками. – Из Москвы он, – наконец нашелся Иван, отводя глаза в сторону. – В Киев ему, к мудрецам. – И снова замялся. – Опять же, лошадь…
Конек свысока глянул на зардевшегося царевича, но промолчал и гордо отвернулся.
– Роман, Демьян, Лука, Иван и Митродор Губины, близнецы-братья, Пров, Пахом, потому как старшой по годам и разуму, – скороговоркой произнес на вид самый пожилой селянин, по очереди тыкая в остальных пальцем, последним задерживаясь на себе. – Так что за беда?
– Али сам не зришь? – накинулся царевич на Пахома. – Ехал прямо да и попал в яму. Ввалился, как мышь в короб.
Мужики снова нестройно загомонили, гурьбой неспешно обошли завязшего Ивана и столпились кружочком. И, как то обычно бывает, сразу же взяли быка за рога – перешли от частного к общему. Частная проблема, она частная и есть, ни славы от нее, ни поживы. Другое дело – общая. Общая – она от слова общество, стало быть, всему обществу важная и нужная. А раз так, тут не до частностей. В общем, забыли мужики про Ивана. Начисто забыли. А про яму – нет.
– Засыпать ее надоть… Кум что говаривал, дня не проходит, чтобы кто в эту ямищу распроклятущую не влетел…
– Так нельзя же засыпать-то, с живым человеком? Достать сперва надо…
– Как же ты его достанешь, коли не засыпал сперва?..
– Да ты погодь, погодь, ежели бы я поначалу засыпал, он бы и не утоп?..
– Утоп – не утоп, про то бабка-ворожея ведает. Вон, Ермолай-мельник, шел себе улицей, да и наступил на грабли. Откуда, спрашивается, им взяться? Сам же и потерял. Так и тут. Может, на роду у него написано, где воробью по колено, там молодцу по пояс.
– Да ты погодь, погодь…
Ну