– Отпусти ее, – едва справляясь с окостеневшим языком, выдавил де Уэльва.
– Прах к праху, пыль к пыли, – ответил ОН. – Ты умрешь, андалузец… и она тоже.
Глава 11
Дон Луис де Аргуэлло поднял руку: эскадрон, натягивая поводья, придержал лошадей. Над альмендой нависало звездное брюхо неба. На востоке по-волчьи скалились горы, переходящие к подножию в разломы угрюмых каньонов. Близился рассвет…
– Ротмистр, – не поворачивая головы, окликнул капитан. – Пять минут, чтоб вытряхнуть из себя дерьмо, размять ноги и выкурить трубку.
– Слушаюсь, команданте!
Симон Бернардино развернул пританцовывающую кобы-лу и пришпорил ее вдоль растянувшихся двойками драгун.
Капитан откусил и выплюнул кончик сигары. Спрыгнул с коня и, завернувшись в плащ, присел на камень. Вокруг звякали стремена и шпоры, хрустели травой кони, мелькали в лунном свете лоснящиеся от пота усталые лица, ядрено пахнул табак.
Он хмуро курил, смотрел под ноги на еще не испарившийся, в мелких пузырьках плевок и спорил с собой, вспоминая слова старика-отца: «Закон, живущий в нас, сын, прозван совестью. Совесть есть собственно применение наших дерзновений к сему закону».
И вот теперь его истязали, изводили на «нет» угрызения. Незнакомое чувство раздражало, жалило неуемностью, давило грудь. Неуверенность и стыд, назревшие в его душе из-за разрыва с Терезой, ввергли старшего сына Эль Санто в смятение. Буравила мысль: «Прав ли я?»
Он силился прикрыться щитом дворянской чести: «Уважение к самому себе остается лишь до тех пор, покуда идальго верен своим принципам. Оступившись раз, он выбивает себя из седла». Но эти рассуждения нынче казались пресными и пустыми, как хлеб без вина.
Штыками на него напирало иное: «Любить – значит жертвовать». И это ему было сейчас решительно ближе. Потеря Терезы – его «чайки» с окраины Сан-Мартин, без коей он не мог жить, была слишком очевидна.
Он прислушался к звону цикад – теплый, знакомый с детства напев… и поймал себя на том, что плачет. Но плакал Луис без слез, они остались где-то там, за влажным бархатом глаз, глубоко внутри, и жидким свинцом капали, текли, прожигая его сверху вниз.
«Да… – горько подумал он. – Совесть – главный судия, оного не подкупишь и не задушишь петлей».
Он тяжело вздохнул, всматриваясь в уходящую во все стороны плоскую, как сковорода, альменду.
Ее скучное однообразие нарушали лишь колючие щупальца кактусов, заросли чапарраля да пышные кисти иголок юкки.
«Только бы поспеть! Увидеть ее! Паду в ноги… покаюсь! Простит!» – крутилось колесом в голове. Но брошенные ему сквозь зубы слова: «чудовище», «убирайся… я ненавижу тебя» расстреливали этот порыв.
– Чертов мадридский гонец! – плечи напряглись, глаза стали черными, лицо превратилось в кремень, но внутри капитана корежило. Ревность втыкала пики.
– Тереза – рай земной… – он застонал. –