Толпа в восторге замерла, вслушиваясь в каждый его хриплый вздох, ловя в темноте каждую исказившуюся трагедией черточку его лица. Ольга снимала все на видео, и большее отвращение, чем отвращение к толпе, она могла испытывать только к себе.
Но это была ее работа. И ничего поделать было нельзя.
– Ишь, как каменный,– пронесся шепот.
– Вот нервы,– вторил кто-то, и ненависть разлилась по сосудам Ольги, как жгучая кислота. Им бы, конечно, гиенам, хотелось бы, чтобы он устроил истерику на потеху публики, жадной до крови, но мужчина молчал, в последнем исступленном жесте прижав к себе жену.
Крики, раздавшиеся в первых рядах, были похожи на кипяток, и девушка завертела головой, пытаясь понять, что происходит. Громко выматерившись, сразу несколько полицейских бросились к углу дома, придерживая руками шапки, кто-то что-то отчитывал в рацию, толпа взволнованно гудела, как штормовое море.
Ольга подняла глаза и остолбенела на мгновение, забыв даже перевести за взглядом камеру.
На седьмом этаже окно было распахнуто настежь, и холодный ветер трепал голубые кружевные занавеси, то вышвыривая их свободно виться над городом, то снова увлекая в квартиру. Там, прямо на подоконнике, опасно высунувшись, наклонившись над черной бездной, замерла маленькая девчушка в теплой пижаме, с мокрыми после ванной волосами, такая крошечная, что отсюда она казалась почти точкой.
Ольге казалось, что ее ударили по голове, и снова, и снова, задрав голову, она стояла, глядя на малышку, и понимала, как старое, давно забытое смертоносное чувство в ней дает первые черные побеги, ширится, высится, прорастает и расцветает, пускает бутоны и отравляет, отравляет ее смертельным ядом, выжигая внутри то последнее светлое, что еще было в ней когда-то. Механически она подняла камеру, приблизила к себе щелчком кнопки крошечное лицо, подумав вдруг совершенно отстраненно, что смысла снимать это нет – все равно монтажеры вырежут детское лицо, побоявшись судебных исков.
Но ей это нужно было не для работы.
Приблизив камеру на максимум, она увидела, как детская мордашка заполонила крошечный экран практически полностью. Со всех сторон взволнованные соседи, расталкивая друг друга локтями, пытались заглянуть через ее плечо, любопытствующее вытягивая короткие шеи. Кто-то толкнул Ольгу в спину, и ей пришлось долго скользить объективом по горящим окнам, прежде чем вновь столкнуться с девочкой.
А та, будто почувствовав, что ее снимают, посмотрела прямо в объектив, и Ольга поняла, что от обморока ее отделяют буквально пару вздохов. У девочки были пухлые щеки, губы сердечком, густые кустистые брови, маленькие руки с крошечными пальцами, которыми она держалась за кромку козырька, но главное – глаза. В обрамлении черных влажных кудрей, свесившихся на бледное лицо, на Ольгу глядели серо-зеленые глаза отнюдь не ребенка.
Глаза дремучей старухи, прошедшей и мор, и голод, и