Там она долго отпаивала малышку горячим чаем с шоколадными конфетами и болтала об облаках, снежинках и зимних каникулах. Оленька почти не слушала ее, водя ложечкой в черном, невкусном чае, чувствуя, как противно липнет к зубам шоколад…
– Мне все ясно,– выдохнула она в лицо то ли Погремушке, то ли собственной матери, застывшей на полу в узкой ванной комнате, то ли взбешенному ее неповиновением шефу. Глаза резало так отчаянно, что хотелось вынуть их из глазниц и выбросить вон, только бы не видеть всего происходящего вокруг.
– Встань и выйди,– зашипел пунцово-багряный редактор, отложив свою бумажную броню. Ольга посмотрела на него долгим, пылающим взглядом, потом резко поднялась и вышла, все еще не понимая, почему чьи-то друзья и чьи-то начальники имеют право отбирать камеры, втаптывать ее в грязь в буквальном смысле этого слова, а потом еще и создавать проблемы на работе.
Руки тряслись, но это стало таким привычным явлением, что было почти нормальным ощущением. Ольга заглянула в офис, чтобы подхватить со стола шарф и надоевшие до горечи сигареты, и пошла ко входной двери, чтобы проветрить пылающую голову холодным ноябрьским ветром.
– Уволили, наверное,– без малейшего сожаления шепнул кто-то в спину, и слова больно впились прямо в изборожденную рытвинами душу. Оле захотелось обернуться и показать им все, что она думает по поводу таких высказываний, но девушка сдержалась, яростно хлопнув дверью.
Холод успокаивающе коснулся щек, и Ольга устало привалилась спиной к двери. Впереди ей предстояло мучительное оформление длинного и скучного материала, а в итоге сейчас весь ее рабочий день казался попросту бессмысленно потраченным. Она закурила, зябко кутаясь в шарф, и притихла в углу, думая о том, когда пойдет снег. Ей до боли сейчас хотелось увидеть резные снежинки и отправиться за покупкой гирлянды.
Девушке бы стоило переживать и мучиться, но то ли дело было во все еще бурлящем адреналине, то ли сказывались бессонная ночь и усталость, но девушка думала только о зиме – вьюжной, снежной, промозглой.
Хлопнула входная дверь, рядом нарисовался водитель, ее утренний спаситель, сейчас весь нахохленный, как простуженный воробей, едва