На раскалённых подмостках истории. Сцена, трибуна и улица Парижа от падения Бастилии до Наполеона (1789—1799). Очерки. Георгий Зингер

с латыни это примерно означало: «Как детям невинным, внемли нам», а два последних слова произносились не на латинский («ауди нос»), а на французский («оди но») манер. Однако зрители не замедлили переиначить фразу по созвучию: «Вот так детки Одино!» Успех был таков, что уже в 1772 году владелец получил возможность перестроить зал театра, значительно его расширив. Маленьких актёров теперь заменили взрослые, но название осталось прежним, как и репертуар. Публика переполняла Театр Одино почти всегда, особенно когда в нём давали представления, не виданные более нигде: «пантомиму с диалогами», послужившую прообразом будущей мелодрамы.

      Тем временем первые сцены столицы – Французская, Итальянская и оперная – переживали весьма курьёзные перипетии. В 1757 году королевский приказ отменил все правила, действующие в Комеди-Франсез, а взамен даровал актёрам устав в сорок статей, дополненный через десять лет особым регламентом. Впрочем, это уложение не представляло ничего нового, оно лишь свело воедино принятые в разное время положения внутреннего распорядка и закрепило их на будущее. В частности, были подтверждены и даже расширены права кураторов-суперинтендантов, призванных опекать актёров, творя суд и расправу за отступления от правил и любые проявления строптивости. Театр оставался сообществом членов-пайщиков, получающих доход в зависимости от сумм сборов. Они делили между собой долю выручки, остававшуюся после расчётов с подёнными работниками, отчисления на пенсии сотоварищам, вышедшим в отставку после двадцати лет сценической службы, и выплаты так называемых «пансионов», то есть заранее оговорённого содержания комедиантам, нанятым на срок. Таким образом, когда дела шли плохо, сосьетерам случалось и позавидовать твёрдому доходу пансионеров. Если в театре совсем не оказывалось денег, казна не позволяла сообществу вконец обанкротиться и помимо сумм, ежегодно отпускаемых по королевскому патенту, давала субсидию «на поднятие занавеса», однако такую задолженность приходилось погашать, как только суровые времена сменялись малейшим преуспеянием. Вообще актёры не были избалованы роскошью, хотя и здесь им оказывались послабления: за частные долги с них могли взыскивать не более половины месячного жалования и кредитор не имел права потребовать в покрытие векселей их гардероб.

      Но преимущества тем и ограничивались. Бенефис полагался не ранее, чем после двадцати лет службы, и был обыкновенно приурочен к выходу в отставку. При этом баснословно дорогие сценические наряды, с золотым шитьём и подлинными драгоценными камнями, столь крупными, чтобы их блеск был виден из лож, приходилось оплачивать самим или прибегать к помощи богатых покровителей. Правда, тут могло и посчастливиться: иным случалось унаследовать костюм от уходящего на покой предшественника или получить от театра вместе с назначением на амплуа. О том, насколько долговечным был этот обычай, свидетельствуют