– Теперь Вы наш шпион! – хитро подмигнув, решительно прошептала Аглая.
– Елена Сергеевна, будешь связной? – спросила матушка.
– С удовольствием, Серафима! – ответила та.
– Мне уготована роль наблюдателя, летописца, школьника, пишущего сочинения? – возмутился я, чтобы хоть вопросом проявить себя.
– Роль едока супа тебе светит в ближайшие дни! Посидишь дома – научишься связно излагать мысли, ленивый дармоед. Ты же ничем толковым не занят! Нахлебаешься не только супа, но и чего похлеще скоро, чувствую я. Ох, конец моей спокойной жизни пришёл! Поел? Молодец! Шагай отсюда! С глаз долой!
– Мать, теперь я понял, ты под Марсом сегодня в гороскопе! Триангуляция с Плутоном. Зашибись, как звёзды встали, – отшучивался я, наблюдая, как беспричинный гнев на меня растёт, подобно поднимающейся океанской волне.
Для скорого перемещения в главной части замка достаточно было прикрыть глаза и суметь на миг уснуть, чтобы оказаться в нужном месте. Излишнее волнение или возбуждение могли затруднить способность к моментальному сну. Так произошло сейчас: я заморгал, но не уснул под грозным взглядом матушки:
– Ступай к себе и делай свои уроки! Через три часа проверю все тетради! Не сделаешь – будешь сидеть неделю в замке безвылазно. Даю слово!
– Почему так ты так сурова сегодня?
– Хочу быть собранной и ответственной мамашей, сынок!
– У тебя почти получается.
– Вот это «почти» обсудим с дедом ближе к вечеру вместе с другими нашими и вашими перспективами.
Медленно, останавливаясь по пути, я побрёл сквозь тихие, отзывавшиеся эхом от шагов покои в сторону своей комнаты в башне. Темные коридоры, иногда прямые, иногда сворачивающие в стороны, иногда с лестницами, с тусклыми, потрескивающими светильниками, вели через анфиладу причудливых, наполненных светом разных оттенков комнат, от розовато-золотистого до сиреневого. В одной из зал Никитична смотрела по телевизору что-то вроде «Давай поженимся». Она проводила меня неусыпно-внимательным взглядом наставницы, но потом окликнула:
– Ваня, подойди! Что скажу…
– Скажи, Никитична!
Речь Никитичны обладала чудесной словесной и звуковой изменчивостью: то становилась насквозь древне-старомодной и окающей, то напитывалась медийной лексикой, превращаясь в характерное московское аканье. Метаморфозы слога и дискурса находились в зависимости от настроения и предмета беседы и бывали крайне неожиданны. Сейчас же, начав с оканья, Никитична продолжила аканьем:
– Не пойму, куда мы катимся?! Недавно, лет тридцать-сорок тому назад, всё космических академиков