Беженцы расположились главным образом в Янушаве, западном районе города, названном в честь хозяина Кейданов Януша Радзивилла, и в северном Бабенае, в междуречье Дотнувеле и Невежи. Здесь, по данным бурмистра города Юрия Андерсона, стояло до пятидесяти тысяч человек, напуганных масштабами новой войны с Московией, войны, не ограничиваемой одним лишь захватом Смоленского воеводства… Кмитич и Януш Радзивилл в сопровождении гетманского урядника Герасимовича и полковника Юшкевича отправились верхом проверить, как обстоят дела в лагере беженцев. Нужно было выяснить, кто из беженцев намерен оставаться в Кейданах, а кто едет дальше. Нужно было срочно определиться с распределением людей по больницам и монастырям. Объезжая это временное прибежище убегающих от войны людей, гетман с полковниками с тоской взирали по сторонам: женщины с плачущими детьми на руках, дети постарше, либо беспечно играющие, либо выпрашивающие хлеба, люди, сидящие в телегах, на траве, бесцельно бродящие с забинтованными руками либо ногами или же головами… Где-то жалобно играла жалейка, где-то далеко два женских голоса надрывно пели:
На гары лен белы кужаль,
Не з кiм стацi лен iрвацi!..
Вот шумные еврейские торговцы в своих неизменных черных шапочках. А вот в белом льняном одеянии и в белых шапках жители Могилевщины, которых трудно с кем-либо спутать. Были в лагере даже беженцы из далекого Полесья, которые также бросались в глаза своими мужскими соломенными брылями с широкими полями и цилиндрическими тульями. Впрочем, такие же шляпы носили и на Брянщине, но эта земля уже навряд ли вернется в Литву когда-либо. Пинчуки особенно выделялись «строем» женского наряда: фартуки из отбеленного полотна и высокие головные уборы из белых платков с красным вышитым орнаментом, каковые носили дамы в Европе пару веков назад. Эта мода времен Грюнвальдской битвы замерла в лесах и болотах Полесья. «Словно королевны прошлого», – усмехнувшись, подумал Кмитич, глядя на высокие уборы полесских девушек из Турова либо Давыд-Городка…
Кажется, только сейчас, при виде этой огромной пестрой толпы, представляющей чуть ли не каждый уголок родного края, Кмитич с ужасом осознал весь масштаб трагедии нынешней войны. Оршанский князь с нарастающим беспокойством думал, что эта война в корне отличается от всех предыдущих, когда для простых людей было все равно, кому платить налоги, все равно, под чьим гербом обрабатывать землю и продавать на рынке товар, а дворянству – все равно, под чьей короной жить, лишь бы не трогали их свобод и поместий.
Любой агрессор не виделся опасным, если обещал сохранить маентки шляхте, свободу крестьянам, не ущемлять права горожан. Войны различных королевств, княжеств и царств до сих пор виделись Кмитичу войнами и не народов вовсе, и не государств, а в большей степени войнами сугубо королевских и дворянских семейств, споров за наследство или приданое. Уделы переходили из рук одних родственников