Дверь отворилась и в кабинет вошел завуч. Это был лысенький старик, невысокого роста, с каким-то позолоченным пятном на плеши. От него разило кисловатым запахом не выстиранного белья. Он деловито уселся за свой стол и протерев свою плешь батистовым платком начал высокопарно изъясняться про репутацию школы, о дисциплине и правилах, ну и другая там взрослая чушь. Сейчас я уже не вспомню что он там говорил. Слишком было заумно тогда для моих лет. Все это время я украдкой кидала на Мартина свой взгляд полный ненависти. Мартин не смотрел на меня, и это злило еще сильнее. Я хотела чтобы он посмотрел на меня, и тогда я демонстративно закачу глаза и отверунусь. Потом нас зачем-то попросили выйти в коридор и подождать там. Я вскочила с кресла и быстро пошла к двери; мне хотелось выйти перовее чем этот толстяк.
Мы прождали в темном коридоре, казалось, целую вечность. Я сидела на пластмассовом стуле, болтая ногой, сердито скрестив руки на груди. Мартин сидел поодаль от меня, поглаживая свою израненную щеку. Наконец-то дверь отворилась и я увидела папу, за ним вышла ведьма, а потом мама. Папа подошел ко мне и опустился на одно колено. Дымка над его головой стала темно-синей, и в этой густой тени, я увидела зыбкое движение чьих-то лап.
– Эмма, прости меня. Папа тебя любит, не надо больше так делать. Хорошо?
Я молчала. Папа смотрел на меня глазами полными отчаяния и вины. В его тоне сквозила горечь, и вся его поза была такой печальной, что мне стало его так жаль. Я обняла его. И тихо шепнула, что больше не буду так делать, только пусть он не грустит. Боковым зрением я увидела мамину юбку. Она стояла совсем рядом и была такой же разбитой. Положив руку мне на плечи, она как бы дала понять, что нам пора идти. Я сглотнула слезы и оторвалась о папиной шеи. Мама взяла меня за руку, и мы побрели к выходу. Позади нас остался стоять папа со своей ведьмой и сыном.
Мы шли домой в полной тишине. Только сейчас я заметила, что моя новая школьная форма была испорчена. Белый фартучек болтался на моей талии как лоскуток, а лямки волочились за мной как хвосты. Гольфы были спущены, а застежка на левом туфле оторвана. Мне было стыдно. Я знала, что мамино молчание это громкий протест против моего поведения. Меня ждал серьезный разговор, я не знала как приготовить себя к этому. Мама никогда меня не била, но лучше бы она меня сегодня отшлёпала, чем вот так молчала. Это было мучительно. Всю дорогу я думала, что я ей отвечу. Но в голове все путалось.
Когда мы вошли в дом, мама молча переодела меня, при этом она даже не взглянула на меня. Потом я осталась одна в своей комнате, а она вышла. Поначалу я так и осталась стоять посередине комнаты, ожидая что она вот-вот появится, но она так и зашла ко мне. Только вечером она позвала меня на ужин. Мы поели в полной тишине. Мне хотелось самой заговорить, но я не знала