– Ничего, Ваня, вот душой себя почувствуешь, окрепнешь, и вся Вселенная перед тобой откроется. Всех повидаешь, все тайны узнаешь, – помолчал немного, словно что-то припоминая, махнул устало рукой и сказал: – Вот и я должен тебя покинуть. Пора мне. Что поделаешь, спектакль у меня сегодня, Дездемону играю…
Знаете, неспроста Лев Сергеевич до последнего со мной оставался. Он всегда для меня как второй отец был. С самого первого моего дня в театре под крылышко взял. Как сейчас помню его наставления: «Ежли ты, Ваня, хочешь жить легко и беззаботно, прожигая дни в удовольствиях, тебе лучше другим ремеслом заняться. Формулу приспособленца – мол, «главное, оказаться в нужном месте в нужное время» – забудь и делай всё наоборот. И тую глупость, что «человек работает на имя до сорока лет, а потом имя работает на него» тоже не про нас. Настоящее служение творчеству ни в какую формулу не впихнёшь. Творчеству нужно отдаваться всю свою жизнь, подчас жертвуя многим. Если успешный человек может позволить себе хобби, путешествия и насыщенную, так сказать, личную жизнь, то творческому человеку приходится от многого отказываться. Талант – это и дар, и одновременно тяжёлая обуза, а то и проклятье. Талантливый человек всего себя должен отдавать, денно и нощно стараться, всё в эту копилку кидать, в неё ненасытную…»
Помню, был у меня успех, все восхищались, поздравляли, а он подошёл весь такой наигранно встревоженный, сжал моё плечо, словно утешая, и сказал: «Ничего, Ваня, ничего, не расстраивайся, с кем не бывает…» Ещё много наговорил в том же духе. Словом, спустил с небес на землю, подрезал крылышки. Мне поначалу обидно было, а потом понял, что к чему.
Ещё был случай. Тоже после удачной премьеры. «Надо, говорит, тебе остановиться, посидеть, подумать. Натяни вожжи. Ты начал повторяться. В баньку сходи, штампы смыть не мешает, шлаки поверхностные, звёздную пыль, а то ходишь, как павлин в саже…» В общем, как только у меня головокружение начиналось, так и Сергеич тут как тут.
Так и не уловил, как Лев Сергеевич пропал. Только отвёл глаза, и вот я уже один на сцене. Ну, само собой, сразу же размечтался из театра выбраться. Но не тут-то было! Сунулся за кулисы, а там мраморная стена с позументом, и за арьерсценой – тоже, ворота зрительного зала исчезли, как будто их и не было вовсе, и вообще хоть бы какая-то прореха на волю! Словом, замуровали меня на совесть – хочёшь, лезь на стену, хочешь, головой об неё бейся.
Сел я за большой праздничный стол, будь он неладен, и, обхватив голову обеими руками, с тоской уставился в зрительный зал.
Да, угораздило меня умереть на сцене, – думал я. – Теперь вот живи в этом театре. Странно. Как же всё странно. Даже на своих похоронах не побываю, обидно. Интересно бы посмотреть, всплакнёт ли кто обо мне да и пожалеют ли вообще? Многим, конечно, всё равно, а некоторые, наверно, даже и обрадуются. А всё же здорово, что и после смерти жизнь не заканчивается.
Странное меня чувство посетило. Вроде