– Подглядывать? И что, ты подглядывал?
– Испугался? Нет. Мне стало жаль свои кости, которые в гробу бы перекосило. Потому что ты спал с моей женой.
– Дай подсказку, что мне делать? – говоришь ты, спеша отделаться от щекотливой темы. Ну да, спал. Немного. Более всего, конечно же, бодрствовал. И это было круто! Но это была честная взрослая вечеринка, Карина и ты не были связаны отношениями с кем-то еще.
– Почем я знаю? – отвечает Джордан. – Твоя жизнь была твоей. Подумай, что пошло не так. Что предшествовало трагедии?
– На мою жену напали во дворе, порезали ей горло. Я стал ее донором, но…
– Умер во время переливания. – Джордан тебе помогает, в его лице и голосе понимание, и он знает, как тебе тяжело принять… такую свою смерть. – А теперь подумай. Есть ли, над чем здесь поработать? Если тебе предстоит расследование, готовься к сложностям, подсказка не найдет тебя сама. Возможно, тебе придется, как мне, с живыми соединяться.
Но с кем? Твой папа давно не экстрасенс.
Джордан видит, как ты жирафишь, и приступает разжевывать не только яблоко:
– Нас чувствуют не одни маги, но и скорбящие. Скажем так, кожа у людей, переживающих горечь потери, становится настолько тонкой, что они чувствуют ветер от крыльев бабочки, залетевшей в окно в соседней комнате. – Рокер делает необходимую паузу. – Это ведь очевидно. Тебе не нужен экстрасенс. Надо поговорить с тем, кто плачет. И среди близких у тебя такой придурок найдется.
– Таня. Она мне нужна.
– Разве Таня – придурок? Ты что, совсем не врубаешься? Артем, да, понимаю, больше всего хочется созвониться с любимой. Дать ей понять, что она почти не потеряла тебя. – С болью, известной вам обоим, говорит Джордан, в своей понурости больше ничем не выдавая в себе мощного музыканта. Удивительно, насколько свежа может оказаться рана после двух лет смерти. Сколько времени можно переживать одну и ту же разлуку. Снова и снова. Неужели Джордан до сих пор скорбящий? – Но, если у тебя случай схож с моим, это бесполезно. – Добавляет музыкант.
– А чем мой случай может быть схож с твоим?
– Моя Карина была скорбящей, но она не верила в жизнь после смерти настолько, что ее кожа не стала тонкой. Наоборот. Она отращивала настоящую чешую. Всегда была сильной, даже из слабости выжимала мощь и пользу, особенно в музыке. Из каждой слезы она извлекает ноту. И мне с ней было невозможно поговорить. Даже когда она узнала, что твой папа, что ТЫ говорил со мной, она не смогла меня почувствовать, хотя я с ней был. Я с ней лежал рядом, я ее целовал. Я чувствовал ее, а она… Всегда, когда она пела, я слушал ее и… Я приходил на концерты в клуб моего отца, в первый год моей смерти