Гриша Миллер в отличие от Марципана не был сибаритом. Он любил работу больше отдыха. Летом пропадал на съёмках. В Москву приезжал нечасто. И совсем редко, на дачу. Но чувствовал себя там, как на иголках. На даче Миллер становился шумным, нервным. Там он терял аппетит, но много пил и курил. Излишне громко восторгался какой-нибудь птичкой, гусеницей, одуванчиком или найденным рыжиком. Гриша не любил природу. Природа будоражила его, внушала «ненужные» мысли и чувства. На даче артист мог пробыть только вечер и ночь. Наутро он сбегал в многолюдный, шумный, пахнущий раскалённым асфальтом и выхлопными газами город. Миллер говорил, что природа раздражает его своей «непоколебимо тупой нормальностью». Он считал, что художник не может быть абсолютно нормален во всём. Он имеет право на странности.
Марципан соглашался с другом, но сам беззаветно любил дачу. Он был там полновластным хозяином ещё при Грише. А после смерти Миллера, ему досталась не только дача, но и квартира артиста, которую за хорошие деньги у него арендовал «Музей киносказки». Эти деньги служили надёжным подспорьем безработному Марципану.
Со стороны леса, вдоль дачных участков, проходила извилистая дорожка, с двух сторон обросшая какими-то кустами, репейником и крапивой. К концу сентября крапива успела высохнуть, а вот репейник доставил Марципану массу неприятностей. Он даже вспотел, пока тащил своё грузное тело вдоль соседских заборов. Его сопровождал заливистый разноголосый лай собак. То и дело, спотыкаясь о коряги и стряхивая с тебя колючие шишки, Марципан морщил лоб и тихо чертыхался.
Наконец он завернул за угол и подошёл к своей даче. Вынул из кармана пальто связку ключей, стараясь не шуметь, открыл калитку, вошёл в дом и заперся там. Свет включать не стал, чтобы не быть обнаруженным. Включил электрообогреватель в спальне и чайник, предварительно наполнив его водой. Выпив сладкого чаю, с хлебом и колбасой, Марципан разделся и лёг в большую холодную постель, накрывшись сразу тремя одеялами. Он любил сладкий чай