Я и сейчас плохой актер, а в тринадцать был совсем никуда. Как это произошло, не знаю, но она поверила. Так мне в тот момент казалось.
– Расскажи, что больше всего тебе понравилось в «Уленшпигеле»? – спрашивает она.
– Это не о «понравилось». Это о страшном, и о жестоком, и о веселости. Я понял, что от веселого страшные вещи не становятся менее страшными. Может, даже наоборот. Но я выучил важный урок. Веселость отличное средство от страха. Я тоже хочу уметь находить веселое во всем. Я ведь имею на это право – верно?
– Нет, не во всем. Ничего веселого нет в горе, боли, немощи, – разом став серьезной, говорит она.
– Можно я прочту тебе что-то?
– Я готова.
Так я прочитал ей мой первый рассказ, заглядывая в ее глаза, пытаясь не упустить ни один оттенок реакции.
«Он спускается к ней в подземелье, с наслаждением наблюдает ее окровавленное лицо, обожженные груди, раздробленные пальцы. Ее страх делает его бесстрашным, боль – всемогущим, стоны возбуждают и удовлетворяют плоть. В этот день ее сожгли.
На следующий день, как ни в чем не бывало, она с улыбкой проходит мимо него в сопровождении слуг, или подружек, или кавалеров, или проезжает в дорогой карете. Смеясь, махая кружевным платочком, наслаждаясь молодостью, красотой, счастьем, властью над мужчинами. Меняет цвет и разрез глаз, осанку и походку. Но он разом узнает ее по независимости, уверенности, способности читать его мысли и смеяться над ними в уголках тонко каждый раз по-разному очерченных губ».
Делаю остановку. Ее лицо не выражает ничего кроме внимания. Я продолжаю не торопясь переводить дыхание. Жду ее. Точно знаю, что последует. На этот раз сдается она, прерывая молчание:
– Когда ты фантазируешь о женщинах, они представляются тебе окровавленными, мучающимися от боли и страха?
Такое случается редко. Она отреагировала именно так, как я предполагал, готовя рассказ к ее вопросам. Она не только спросила ожидаемыми словами. Интонация, тон, лицо – все в точности, как в моем ожидании – выражают мягкое, почти безразличное любопытство, будто речь о погоде.
– Нет, они представляются мне улыбающимися, счастливыми, смотрящими на меня с доверием, интересом и пониманием. Точно как ты, – отвечаю я.
– Почему же тогда твой первый рассказ… это твой первый рассказ, верно? Или же у тебя есть и другие?
Она выдала себя, перескочив с одной мысли на другую, не закончив первую. Это с ней происходило редко – она явно обеспокоена за меня и еще больше тем, что не замечала этого во мне раньше.
– У меня есть незаконченные зарисовки, покажу позже. Как только закончу.
– В первых строчках твоего первого рассказа ты описываешь женщину, измученную болью и пытками. Я хочу понять, почему.
– Ты сказала, что я должен выговаривать страхи и не держать в себе, а Шарль де Костер показал мне, что лечиться от страха надо смехом.
– Ты находишь, что-то веселое или смешное в этом рассказе?
– Да. Надеюсь, и ты найдешь, когда