Но после получаса изучения стеллажей, надышавшись пылью, покрывавшей книги и окончательно убедившись в тщетности этого занятия, Штернберг решил отправляться восвояси ни с чем.
И сделал бы это быстрее, но пугала встреча с советником Ласнером:
– Такие как он ошибок не прощают!
Торопиться же заставил низкий утробный гул, от которого жалобно зазвенели остатки стекла в оконных рамах, на две трети зашитых фанерой.
– Налет! – смекнул Штернберг, выскакивая из мрачного пристанища мертвеца на свежий воздух.
Тугая волна близкого разрыва бомбы встретила его на крыльце, и больно швырнула об стену.
Когда Курт пришел в себя, всюду стелился дым от занявшихся огнем строений. Едко пахло сгоревшей взрывчаткой. Но, на счастье, гул моторов стих.
Опорожнив свои утробы, бомбардировщики, видимо, ушли на свои аэродромы за новой партией фугасок.
Удар взрывной волны оказался более сильным, чем подумалось вначале Штернбергу. Мутило, кружилась голова.
С трудом поднявшись и покачиваясь на негнувшихся от контузии ногах, он обогнул особняк, ступая по следу, оставленному недавно им же на еще утром пушистом, а теперь припорошенным сажей и землей, снегу.
Только выпавшие испытания были цветочками, тогда как ягодки ждали его впереди.
То, что увидел эсэсовец, выйдя из-за угла дома, ему хотелось принять за наваждение.
Он даже зажмурился, не веря в представшую его взору картину.
Но, раскрыв, еще слезящиеся от контузии, глаза Штернберг убедился в реальности еще одного – нового несчастья, свалившемся на его голову.
Эта сторона улицы пострадала от бомбежки- больше всего.
Черные, в комьях вывороченной земли, оспы воронок покрывали, все обозримое взглядом пространство, не затянутое дымом пожарищ.
И больше всего коптил, опрокинутый вверх колесами, его вездеход, полученный на аэродроме по прилету в Варшаву.
– Это как же теперь я? – мелькнуло в воспаленном мозгу. – Ведь пешком-то и за два дня не доберусь. – Улетит «Юнкерс», посланный сюда Ласнером!
Еще более ужасным представлялся обратный пеший путь в его нынешнем обличьи – шикарного гестаповского офицера.
Особенно теперь, когда с минуты на менуту город могли взять русские.
– А здесь, на окраине, не только они, но и партизаны становились реальной угрозой, – знал Штернберг.
До боли закусив от обиды тонкие губы, Курт так сжал кулаки, что затрещала лайковая кожа перчаток.
Но тут же забыл и об этом.
С улицы донеслись голоса, топот многих ног, копыт и скрип тележных колес.
Услышав этот шум, стремительно, как тень, нырнул Штернберг от неожиданных свидетелей обратно – в дом Оссендовского.
И уже там попытался не просто укрыться от посторонних глаз, но и в корне изменить свое обличие.
Тем