Мария Стюарт. Стефан Цвейг

крохотный кусочек мира, где может, никем не контролируемая, жить в свое удовольствие, свой Трианон. В круглой башне Холируда она устроила рыцарский, романтический двор; из Парижа она привезла с собой гобелены и турецкие ковры, роскошные кровати и картины, книги в красивом переплете, своего Эразма Роттердамского, своего Рабле, своего Ариосто и Ронсара. Здесь говорят и живут по-французски, здесь по вечерам при свете свечей звучит музыка, здесь играют в салонные игры, читают стихи и поют мадригалы. Именно при этом миниатюрном дворе по эту сторону Ла-Манша впервые попробовали «Маски», небольшие игры, которые позднее расцветут в полную силу в английском театре. Здесь танцуют в костюмах до поздней ночи, и во время одного из этих маскарадных танцев, «The purpose»[31], королева появилась даже переодетая мужчиной, в черных прямых шелковых брюках, в то время как ее партнер – молодой поэт Шателяр – переодет дамой: пожалуй, от подобного зрелища Джон Нокс пришел бы в неописуемый ужас.

      Но, к счастью, подобные часы веселья закрыты от пуритан, фанатиков и им подобных ворчунов, тщетно разоряется Джон Нокс в адрес этих «парижей» и «танцеваний», таким громоподобным голосом вещая с кафедры собора Святого Эгидия, что длинная борода его развевается из стороны в сторону: «Князья больше искушены в музыке и сидении за столом, нежели в умении слушать и читать святое Божье слово. Музыканты и подхалимы, вечно портящие юношей, нравятся им больше, нежели старые, мудрые мужи, – интересно, о ком думает здесь этот уверенный в собственной непогрешимости человек? – которые святыми своими наставлениями хотят победить часть гордости, с которой мы все рождаемся». Но этот круг юных и веселых людей не испытывает потребности в «целительных наставлениях» от «kill joy», убийцы радости; четыре Марии и несколько поддерживающих французский дух кавалеров рады возможности в этих светлых и теплых покоях дружбы забыть о мраке суровой, трагической страны, и больше всех радуется Мария Стюарт, получая удовольствие от возможности снять холодную маску величия и быть просто веселой молодой женщиной в кругу ровесников и единомышленников.

      Подобное желание совершенно естественно, но для Марии Стюарт оно всегда означает опасность поддаться небрежности. Притворство тяготит ее, осторожность постепенно становится невыносимой, но именно эта добродетель «неумения умалчивать», это «Je ne sais point déguiser mes sentiments»[32] (как она написала однажды), создает ей больше политических неприятностей, чем другим – самый намеренный обман и самая мрачная суровость. Ибо непринужденность, с которой юная королева кружит меж этих молодых людей, с улыбкой принимая их поклонение и, возможно, даже вызывая его намеренно, создает у необузданных юнцов ощущение неподобающего панибратства, а для натур страстных и вовсе превращается в соблазн. Должно было быть в этой женщине, красота которой не столь очевидна на портретах, нечто чувственно-манящее; возможно, отдельные мужчины еще тогда предчувствовали неприметные признаки того, что под мягкой,