Александр Городницкий: Вообще-то ты меня поставил в тупик, потому что я собирался все не так выложить… А главное, что, в отличие от тебя, я повязан Игорем Хомичем, с которым мы сегодня… он прекрасный гитарист, но мы что-то подобрали совсем другое. Поэтому я приношу извинения… если он подстроится каким-то образом потом. Значит, Игорь, спасибо. Мы все-таки будем действовать по тому плану – что мы подобрали что-то такое определенное, я же сам на гитаре не играю. Я хотел что-то имеющее отношение к Комарову все-таки. И поэтому я какие-то пару стишков прочитаю. И пару песен покажу, ладно?
На Комаровском кладбище лесном,
Где дальний гром аукается с эхом,
Спят узники июньским легким сном,
Тень облака скользит по барельефам.
Большая ель склоняет ветки вниз
Над молотком меж строчек золоченых.
Спят рядом два геолога ученых,
Наливкины – Димитрий и Борис.
Мне вдруг Нева привидится вдали
За окнами, и краны на причале.
Когда-то братья в Горном нам читали
Курс лекций по истории Земли.
Бесследно литосферная плита
Уходит вниз, хребты и скалы сгрудив.
Все временно – рептилии и люди.
Что прежде них и после? Пустота.
Переполняясь этой пустотой,
Минуя листьев осторожный шорох,
Остановлюсь я молча над плитой
Владимира Ефимовича Шора.
И вспомню я, над тишиной могил
Услышав шум весеннего трамвая,
Как Шор в аудиторию входил,
Локтем протеза папку прижимая.
Он кафедрой заведовал тогда,
А я был первокурсником. Не в этом,
Однако, дело: в давние года
Он для меня был мэтром и поэтом.
Ему, превозмогая легкий страх,
Носил я переводы для зачета.
Мы говорили битый час о чем-то,
Да не о чем-то, помню – о стихах.
Везде, куда ни гляну невзначай,
Свидетельства оборванных историй.
Вот Клещенко, отважный Анатолий,
Мы в тундре с ним заваривали чай.
На поединок вызвавший судьбу,
С Камчатки, где искал он воздух чистый,
Осенней ночью, пасмурной и мглистой,
Сюда