Только кто это плачет
Над Стиксом-рекой,
Если путь только начат
И плыть далеко?
Ах, нескоро, нескоро
Обретешь ты сынов
Близ прибоя морского
Меж крутых валунов.
Сосны справа и слева,
И струится песок
На лицо королевы
Под высокий висок.
Ах, нескоро, нескоро
Обретем мы покой.
Лег под сердце осколок
Отзвеневшей строкой.
Ноет старою раной
Строка за строкой…
Рабу Божию Анну
Во святых упокой.
Стихотворение «Под крылом над спящим Ленинградом».
Песня «Коломна».
Стихотворение «Я детство отстоял в очередях».
Песня «Ленинградская»: «Мне трудно, вернувшись назад».
И в рюмочной на Моховой
Среди алкашей утомленных
Мы выпьем за дым над Невой
Из стопок простых и граненых —
За шпилей твоих окоем,
За облик немеркнущий прошлый,
За то, что, покуда живешь ты,
И мы как-нибудь проживем.
Спасибо.
Я: Слово Андрею Битову, где он у нас? А вот, Андрей, идет…
Андрей Битов: Честно говоря, это много чести. И я здесь ни при чем.
Анну Андреевну я встречал три-четыре раза, и все три-четыре раза очень хорошо запомнил, потому что терялся настолько, что все кончалось тем, что я ей хамил, а она меня ставила на место. Так что мемуары стоят недорого. Но они могут быть только правдивые. В первый раз она меня научила, как подписывать книги. Я, видя трепет и дрожание всего комаровского дома перед живым тогда, к счастью, монументом… – никто не знал, что она «живой», но все знали, что она «монумент» – эта разница, значит, ощущалась, по-видимому, она привыкла к этому уже.
У микрофона Андрей Битов
В общем, я надписываю ей первую книжку, но я пишу там «Глубокоуважаемой», всеми крыльями нахлопал, и «Анне Андреевне», поскольку она по кликухе была Анна Андреевна. Она читает и говорит: «Да вы что? Городничихе, что ли? Я – Ахматова». Это был первый урок. Значит, я понял, что, значит, надо указывать фамилию. И потом, видя некоторое мое смущение, она мне сказала, что «запомните, важно – кому, от кого и когда. Ну, можно «где», но это не обязательно». Это идеальная формула, значит. Спасибо, с первого же раза человек был точен. Первое же хамство мое не прошло. Значит, не городничихе, а Ахматовой. Ну, хорошо, я вписал птичкой, что она «Ахматова», вставил или даже другую книжку подарил, не помню.
Потом она мне сказала, прочитав на следующий же день книжку – там был рассказ «Юбилей», где писатель умирает в семьдесят лет. Написан он был в шестидесятом году. Мне еще и 23 не было, мне было 22 года, я написал о том, как старый, с моей точки зрения, писатель семидесяти лет помирает. Но в это время в семьдесят помер Пастернак, что-то было подряд несколько значительных смертей, и я сделал такой рассказик. Не переиздавал его практически. А начиналось там с того, что легко проснулся. Вот он проснулся налегке, в день, накануне юбилея, что как в детстве, то есть, у него ничего не болело, как на воздусях. И потом понял, что какой ужас ему предстоит в виде юбилея.