вспомнить третье хамство. Третье хамство, значит, в том же 63-м году, это была какая честь, представляете! Значит, Горбовский всегда пьяный, я тоже за ним следом – ученик достойный… Вот, и она предоставляет нам машинопись, такую потрепанную, с загнутыми ушами, «Поэма без героя». Это все же из-под полы, шестьдесят третий год. Ну, мы читаем с Глебом, и то ли нам опохмелиться охота, ну, не врубаемся ни во что. К тому же, честно говоря, я больше любил стихи Кузмина. Размер которых преобладает в Поэме. Вот. Но, тем не менее, значит, не врубаемся. Врубаемся в одно место, которое потом я редко нахожу, не во всех изданиях: «За тебя я заплатила чистоганом, десять лет ходила под наганом». Вот это, говорю, да. Потом Горбовский, как более опытный алкоголик, значит, что он делает. Он говорит: «Отнеси ей рукопись». А я говорю: «Глеб, ты же поэт, ты отнеси». Нет, он меня подло выпихивает. Ну, что. Я, значит, стучусь, открывает сама. Я ей подаю рукопись, говорю спасибо огромное, опять же Анна Андреевна, тут уже не говорю устно, что она «Анна Андреевна Ахматова», я понимаю, что это уже не надо, не требуется. «Спасибо, Анна Андреевна, огромное впечатление». Значит, ну и чувствую, что я чего-то такое не дотягиваю. Я ей говорю: «Ну, я не мастер говорить комплименты». Она говорит мне: «Что же это вы не мастер?» – захлопывает дверь. Значит, вот таким образом, еще одно. Значит, все это запомнено, все это прожито, и с этим я вполне живу, понимаете… Я ее открываю там, где и когда она мне это позволит, а не когда это требуется. Так что, «поэт, не дорожи любовию народной». Спасибо.
Юлий Ким: Раз, два. Все. Ле хаим. Теперь посмотрим, что с гитарой. После Битова чрезвычайно легко выступать. С его призывом не дорожить любовию народной. Точнее, с пушкинским призывом. Поскольку сказано было – делай, что хочешь, я и приступаю. Мне тоже захотелось вспомнить некоторые стихи, но все-таки сначала я должен вам сказать несколько слов о сегодняшнем юбилее. Или дне рождения, если точнее.
Выступает Юлий Ким
Я Ахматову видел не единожды. Но на портрете. На портрете я ее видел, исполненном Юрием Ковалем, у которого был период шаризма. Он все рисовал в виде шаров. Шары были прекрасны, но за ними терялось сходство с оригиналом. Поэтому единственное, что я понял, что он воспринял Ахматову, как явление величественное. И действительно, это было несколько величественных шаров, а что это была Ахматова, трудно было догадаться, если бы не подпись. Потом я видел Ахматову еще в собрании Гарика Губермана, но он привез это, по-моему, либо из Сочи, либо из какой-нибудь тьмутаракани… Это была небольшая статуэтка, изображающая женщину в белом, с огромными лиловыми губами, такими же глазами и пунцовыми щеками. Чтобы мы не ошиблись, внизу было написано «Ахматова». Гарик вообще любит собирать кич. Ну и наконец еще одно воспоминание, связанное с Ахматовой, другого рода. Это воспоминание музыкальное. Композитор Дашкевич, с которым я сотрудничаю довольно давно, написал музыку к ее «Реквиему». Это было сочинение для солистки с мужским хором. Солистка нашлась сразу, его любимая
