Терзали ли его в те дни сомнения? Как ни странно, – нет, нисколько. Город, страна и её люди были ему не только чужими, но и совершенно чуждыми. Временами его даже охватывало незнакомое чувство мстительного азарта. Да, ему предстояло взять на себя тяжкий грех, но Вольфганг окончательно разуверился в боге в первые же недели войны, когда многие его товарищи по оружию как раз и становились верующими фанатиками. А он пришёл к твёрдому выводу: если бы на небесах или где-то ещё пребывала некая разумная сила, она ни за что не допустила бы подобную бойню на Земле, а тем более не стала бы равнодушно взирать на происходящее…
Сомнения появились потом.
Возвратившись в Бремен и ужаснувшись тому, во что превратила его родной город союзническая авиация, Вольфганг с облегчением вздохнул, увидев: дом, в котором он прожил с Линой всего несколько месяцев после женитьбы, до отъезда на Восточный фронт, уцелел каким-то чудом. И даже почти не пострадал.
Не пытаясь сдержать волнение, он взбежал по узкой крутой лестнице на четвертый этаж, нетерпеливо дернул за шнур звонка, затем постучал в узкую высокую дверь костяшками пальцев. Ему показалось, что биение сердца разносится на всю лестничную площадку, и сейчас из других квартир начнут выглядывать любопытные соседи. Когда, наконец, его дверь приоткрылась, и он увидел незнакомую пожилую фрау, потемнело в глазах, и он не смог даже поздороваться.
– Герр Вахендорф? – с плохо скрываемой усмешкой осведомилась дама. – Меня просили передать Вам записку, если Вы здесь когда-нибудь всё-таки объявитесь.
Дверь громко всхлипнула и захлопнулась, но через пару минут приоткрылась вновь. Вольфганг машинально взял небольшой белый конверт со своим именем, написанным знакомым крупным почерком. Забыв поблагодарить нелюбезную фрау, молча повернулся и побрёл по лестнице. Он понял всё, даже не вскрывая послание Лины…
Жестокие сомнения, а затем и мучительные угрызения совести появились позже, когда он познакомился с Татьяной и чуть ли не в первый же день осознал: до неё он не любил ни одну женщину.
Это было какое-то обжигающее чувство. Иностранка с экзотическими чертами лица, тёмными миндалевидными глазами, мягкими, женственными манерами, столь редкими в невероятно грубое послевоенное время. Очень удивился, когда, робко подсев к ней в пригородном поезде, узнал, что она русская. Но это уже не могло его остановить.
Татьяна не сразу ответила взаимностью. Однако его напор граничил с безрассудством, и она сдалась после непродолжительной «обороны».
Они были счастливы, насколько могли испытать это чувство два существа, прошедшие через мясорубку самой страшной войны, плена и концлагерей.
IV
Если бы кто-нибудь сказал Татьяне, что она полюбит немца, да ещё