Никого нет после того, как ослеп. Одно дело, допустим, когда ты видишь проезжающего или проходящего человека. Ты можешь этот факт, как говорится, оставить при себе, а потом напомнить об этом. А тут, когда человек едет и видит и знает, что ты… Сначала никто не верил, что я слепой – у меня глаза-то здоровые. Первое время никто не верил: Миша, ты, говорят, обманываешь, чего-то хочешь. А я говорю: а чего тут захочешь, пенсию что ли? А новых пока нет ещё.
Ну вот есть сейчас человек, который за мной ухаживает. Я говорил про Володю, вы его немножко не застали. Он сам с Питера, похоронил жену, жена умерла у него, довели, вернее, жену до того. Остался без жилья, оказался в Ярославле, пытается здесь зацепиться, потому что Питер, Москва – ему не надо. Ну он такого, определённого мнения по поводу своих регионов. У каждого человека своё, сто людей – сто мнений.
[Хочется] побольше близких, товарищей. Я не скажу там даже приятелей и уже не говорю о друзьях, потому что друг-то может быть только один. Просто побольше хороших людей для определённого времяпровождения, так посидеть, поговорить, пообщаться… Я просто в последнее время анализирую всю свою прошлую жизнь, все свои события, происшедшие со мной, нехорошие. Я в этом виню только самого себя, то что сам просто-напросто себя довёл до этого истязания. Даже точно также, что я сейчас оказался здесь – я в этом виню только самого себя, никого больше.
Всё свою жизнь я жил только тем, что знал одно, что я мог помочь близким и окружающим меня людям. А когда вот это всё произошло, я сейчас убеждаюсь в обратном: то, что всё это, что я делал – всё это зря было. Потому что знают, где я, я больше, чем уверен. Как я вообще, что я? Знают, и тем не менее вот – тишина. Ну как бы там ни было, с этим надо как-то вот [жить]. Что мне делать, с этим надо как-то смириться, я думаю, что получается, наверное. Думаю, что, наверное, получается, потому что без надежды-то [тяжело], по крайней мере надеюсь, что всё будет хорошо дальше.
Раньше было, как сказать, в первую очередь вспоминается стабильность. Если человек работал за сто двадцать рублей и получал эти сто двадцать рублей, он знал, как прокормить свою семью. Не было в Ярославле ни колбасы, ни мяса: за колбасой и мясом ездили в Москву в то время. Была скотина у деревенских, куры были и овцы были, да всё было.
По крайней мере я знаю район, в котором я до сих пор помню росла пшеница. Это Залесский район, Спартаковская. Вот там есть поле, как после Песочного пешком идти в сторону Панфилово, вот за Панфилово было огромное поле, на этом поле выращивали пшеницу, выращивали турнепс на этом же поле. То есть год – пшеницу, год – турнепс, ещё чего-то, всякое-разное такое из овощного. А сейчас этого этого нет. Сейчас не знаю, что происходит, что творится, непонятно что…
Нет,