себя не занятым делом – другим словами, безработным. Устранить связанное с этим состоянием напряжение можно только включившись в проработку наиболее заметных случаев – так и появляется аналитическое стремление работать на переднем крае психопатологии, добиваясь успеха или, по крайней мере, участвуя в разрешении характерных для нее проблем. При этом невротик навязчивости остается фигурой крайне скромной, не выдвигающей к аналитику никаких требований и не предъявляющей никакой означающей стигмы. Бытие невротика навязчивости не помечено означающим симптома в принципе. Такого рода невротики не представляют собой яркую нозологическую группу, как аутичные или, гораздо ранее, истеричные субъекты – момент, который поначалу ускользнул от Фрейда, но впоследствии раскрылся для него со стороны совершенно новой. Навязчивый симптом, даже доставляя разнообразные неудобства невротику, не помечает своего носителя как субъекта нехватки, требующей специального и профильного внимания. Именно по данной причине тем настоятельнее работа с его случаем, поскольку она ставит аналитика в ту позицию, которая пристала ему со стороны этической – там, где анализ является деятельностью, не представляющей для аналитика никакого интереса со стороны ответа на требование. Если психоанализ как практика начинается с деятельности, отмеченной сомнительностью особого рода – с работы с истеричками, которые попали в медицинский оборот из-за любопытства врачебных, а после и аналитических светил к их симптому, – то обсессивный невротик приходит в анализ совершенно добровольно, но в то же самое время не демонстрируя никакого грубого страдания и довольствуясь исключительно вниманием со стороны аналитика к своему бытию как таковому.
Помимо этического выигрыша, приносимого аналитику подобной работой, несомненен и тот теоретический выигрыш, который она может сулить. Исходившие от Фрейда просьбы не оставлять без внимания структуры навязчивости до сих пор не воспринимаются как нечто серьезное. Тем не менее если сегодня и возможно продвижение анализа именно в теоретическом плане, со времен Лакана заметно застопорившееся, то оно может быть достигнуто исключительно на базе изучения навязчивой структуры. Именно эта структура является платформой, на которой можно расставить лакановский инструментарий и укрепить его в том опыте клинической подготовленности, который анализ демонстрирует.
Когда мы читаем Лакана, то в первую очередь кажется, что его теория обширна и из нее можно черпать бесконечно. Другими словами, невозможно себе представить ситуацию, в которой лакановский анализ потерял бы свое значение. Но мы являемся свидетелями тому, как его значение рассеивается, с одной стороны уходя в прикладную сторону и становясь обслугой современного искусства, а с другой замыкаясь в закрытую структуру тех, кто все еще готов этим анализом заниматься.
Есть ли у невроза навязчивости потенции к такому же сплачиванию адресованных ему
