Желание одержимого. Невроз навязчивости в лакановской теории. Александр Смулянский

постоянно и искал признания для новоизобретенной им дисциплины именно через открытые публичные лекции. Известно, что это касается и Лакана: его семинар до самого конца оставался институцией совершенно открытой для посещения. И Фрейд, и Лакан, что бы там ни говорили и как бы ни указывали на их бескорыстие и погруженность в дело анализа, тем не менее были субъектами публичной признанности. Они добивались признания, тем самым вызывая зависть и другие рессентиментные аффекты современников именно по той причине, что их признание было всеобщим фактом. Именно по этой причине возникает вопрос, как это вообще вяжется с аналитической деятельностью.

      Лакану даже удачнее, чем Фрейду, – по причинам, которые можно проследить в его текстах, а также в биографии, – удалось показать, что аналитик может быть публичной фигурой, читающей лекции и выходящей на сцену, вызывая тем самым чувство соперничества и, казалось бы, будоража в окружающих субъектах их навязчивый симптом, сопряженный с тревогой по поводу возможности получить признание. Тем не менее в положении Лакана как аналитика – даже в виде публичного лица – была важная особенность, которая полностью видоизменяла обычный сценарий транзита этой тревоги от признанного лица к его обсессивному наблюдателю. Предъявляя знание, аналитик не претендует на признанность в той структуре, где она отмечена символическим знаком экспертности. Будет ли эта признанность выражена в какой-нибудь диссертации или благословении каких-либо высших инстанций и преуспевающих основателей профессии, так или иначе, все это имеет основу, которая выступает ее «символической меркой». Другими словами, это означающее.

      Как мы знаем, в случае аналитика никакого означающего нет. На его месте, в том дискурсе, который Лакан предлагает в семинаре «Изнанка психоанализа», находится объект а. Тем самым Лакан заостряет то широко известное обстоятельство, что каждый аналитик является для своего анализанта чем-то одинаково потусторонним и при этом совершенно неопределенным, независимо от его светских публичных заслуг. Другими словами, он признан, но эту признанность не измерить – она не конвертируется в эквивалент символического. Если любая признанность ученого, политика, художника или спортсмена, конвертируется в какие-либо другие символы и находит свое место во всеобщей иерархии чинов, упразднение которых в истории нимало их не отменило, то с аналитиком этого не происходит – на его месте своего рода тупик символического. В анализ можно прийти только за определенными вещами, и ни одна из них со всеобщей признанностью не имеет никакого дела. Бесполезно апеллировать к аналитику как к субъекту авторитетному, ибо он нигде не авторитетен, кроме разве что своего крайне узкого сообщества, и то не всегда, как это произошло в случае Лакана, который, растеряв авторитет в среде классических аналитиков, приобрел его в совершенно другом месте, не получавшем никакого определения вплоть до официального возникновения его собственной