Мне не разрешили включить в книгу опубликованный в газете очерк о «комнатенке-лодочке» только за то, что в нем помянул портрет Лили Брик, здравствовавшей тогда. Не позволил помощник секретаря ЦК по идеологии, члена политбюро Суслова, некто Воронцов. Он грубо отчитал меня по телефону. Под его нажимом издательство «Московский рабочий» выпустило сборник статей, где музу поэта изображали чуть ли не проституткой. Ее имя нельзя было упоминать в печати со знаком плюс. Посвящения ей при переиздании стихотворений снимали. Ретушировали фотографии, в результате чего Маяковский вместо возлюбленной обнимал дерево. На свою беду, Брик передала редакции 65-го тома «Литературного наследства» любовные письма Маяковского с шутливыми рисунками. Публикация вызвала бурную реакцию ЦК партии, запретившего выход 66-го тома, где редакция намеревалась продолжить тему.
Решением ЦК и правительства музей на Таганке закрыли. На его стене «осталась одна дощечка», как выразилась смотрительница музея. Она чернеет как память о травле Лили Брик властью, которую Маяковский обессмертил.
Неизлечимо заболев, прикованная к постели, чтобы не быть в тягость родным и друзьям, она покончила с собой, приняв чрезмерную дозу снотворного. Пережила Маяковского на 48 лет. Ее не похоронили рядом с ним на Новодевичьем кладбище. Сожгли в крематории, и прах, как пожелала, развеяли над полем под Звенигородом.
Двуглавый буревестник (Максим Горький)
Про отца писателя в первом научном справочнике 1938 года сказано: «Отец, Максим Савватиевич, мастеровой – краснодеревец, обойщик и драпировщик, столяр пароходных мастерских». Все так, но не совсем. Начинал, как принято, столяром, овладел мастерством краснодеревщика и драпировщика, а затем, как пишет другой научный труд 1986 года, «стал, еще совсем молодой, управляющим пароходства Колчина в Астрахани».
Умолчание в 1938 году относительно быстрого превращения столяра в управляющего легко объяснимо, связано с настойчивым стремлением биографов приписать Максиму Горькому пролетарское происхождение. Пешков – дед, оказывается, по социальному происхождению не солдат, как можно прочесть, а офицер, разжалованный в солдаты за жестокость к нижним чинам. Таким образом, по пешковской линии с благородным рабочим происхождением никак не получается. На пятом году жизни Алексей заболел холерой, его выходил отец, но сам он заразился и умер. Его запомнили умным, добрым, веселым, но своенравным, что дало основание деду Каширину в случае непослушания внука говорить: «Весь в отца!»
Невероятно: мать, Варвара Каширина, отторгла малолетнего сына, невзлюбила, посчитав виновником смерти мужа, оставила родителям. Ей не суждена была долгая жизнь: в десять лет Алексей остался круглым сиротой.
По-видимому,