– Ах, Жером, ты не сделаешь этого!
– Не сделаю? А кто мне помешает? Не вечно же нам держать его у себя.
На минуту наступило молчание, и я мог передохнуть. От волнения у меня так сжималось горло, что я с трудом дышал.
– Как изменил тебя Париж! – через некоторое время сказала матушка Барберен. – Прежде ты не говорил бы так.
– Может быть. А верно то, что Париж сделал меня калекой. На что мы теперь будем жить? Денег нет. Корова продана. Скоро нам самим нечего будет есть, а мы еще должны кормить чужого ребенка!
– Он мой!
– Такой же твой, как и мой. И это не крестьянский ребенок. Я смотрел на него во время ужина. Худой, слабый, ноги и руки как спички!
– Он самый красивый мальчик в деревне!
– Он красив, не спорю. Но ведь красота не накормит его. Разве может он работать с такими плечами? Это городской ребенок, а нам такие дети не нужны.
– Он славный мальчик, такой смышленый и добрый. Он будет потом работать на нас.
– А пока нам придется работать на него, и я к тому же калека.
– А если родные потребуют его, что ты скажешь тогда?
– Какие у него родные! Будь у него родители, они наверняка сумели бы его отыскать. Времени было много, почти восемь лет. Нет, никто не придет за ним и не заплатит нам за то, что мы его вырастили. И я-то дурак! Из того, что на нем было тонкое белье с кружевами, еще не следовало, что родители будут искать его. Да, может быть, они уж давно и умерли.
– А если нет? Если они придут к нам и захотят взять мальчика?
– Ну, и упрямы же женщины!
– А если все-таки они придут?
– Тогда мы пошлем их в приют при воспитательном доме. Ну, довольно болтать. Мне это надоело. Завтра же я отведу его к мэру, а теперь пойду повидаться с Франсуа. Через час я вернусь.
Дверь отворилась и захлопнулась. Он ушел.
– Мама, мама! – позвал я, приподнявшись на постели, и слезы хлынули у меня из глаз.
Она подбежала ко мне.
– Неужели ты отдашь меня в приют? – воскликнул я.
– Нет, мой миленький Реми, нет!
И она нежно обняла меня. Я успокоился от этой ласки и перестал плакать.
– Значит, ты не спал? – спросила она.
– Я не виноват, я не мог заснуть.
– Я и не браню тебя. Так ты слышал, что говорил Жером?
– Да, слышал. Ты не моя мама, но и он мне не отец.
Первые слова я произнес грустно, а вторые радостно.
Мне было очень больно, что матушка Барберен не моя мать, но я радовался, что Барберен мне чужой.
– Может быть, мне давно следовало открыть тебе правду, – начала матушка Барберен, – но я не решалась сказать тебе, что я не твоя мать – я смотрела на тебя, как на своего ребенка. А кто твоя мать и где она – не знает никто, мой бедный мальчик. Может быть, она жива, а может быть, умерла. Однажды утром в Париже, когда Жером шел на работу по улице Бретель – это широкая, обсаженная деревьями улица, – он услышал детский плач. Жером пошел в ту сторону и увидел ребенка, лежавшего около калитки сада. Это было ранним утром, в феврале. Жером огляделся