А он ведь, наверное, богатенький… Вернее, сын состоятельных родителей…
Или, может, у них двоих доминирует Ирина? На нее это похоже! Седлает его, как гордая и дикая амазонка, впиваясь кровавыми ногтями в плечи, подставляет грузно раскачивающиеся груди ласкам полыхающих губ?
Господи! Что за бред? Неужели я и взаправду маньяк, если рисую себе все это?
Вышедшая на площадку старуха подозрительно, собрав рот гузкой, посмотрела на меня. Может, не узнала? Или узнала, но не захотела разговаривать?
Действительно, большего идиота трудно себе представить! Они там кувыркаются себе в удовольствие, а я, законный владелец квартиры, торчу у дверей, боясь позвонить и сказать: «Хватит, ребятки, на вторую пару опаздываете!»
А что, если я сейчас, вот этим своим появлением, вторжением, лишу ее счастья? Пусть даже не всего, а крупицы, мгновений? И ради чего? Ради утверждения моих заскорузлых удобств, прав на место под тусклым бобыльим солнцем? Стоят ли часы и даже сутки моего отжившего, эгоистического комфорта ослепительных мгновений ее наслаждения, яркого, полнокровного, головокружащего?
Старуха еще раз вышла из своей квартиры и еще более подозрительно окинула меня желтоватым оком. Смутившись и прикрываясь поднятым воротником, торопливо побежал вниз по лестнице. На улице вишневая жестянка на колесах по-прежнему пласталась на затоптанном снегу. В голове шевельнулась ерническая мысль: может, мне надо насовсем уступить ей квартиру? А самому – в бомжи?
А что? Разве не будет эта моя собственность рано или поздно принадлежать ей? Ведь она – моя дочь, мне больше некому передать то, что довелось собрать, накопить, обустроить в этой жизни! Так что же я? Заедаю чужой век? Что толку от моей квартиры будет ей соракалетней или, тем более, в пятьдесят лет, когда у нее уже у самой будут взрослые дети? И моменты ее счастья будут уже не столь упоительны и восторженны? Если я хочу ей добра, блага, то надо сейчас, пока чувства остры и свежи, мышцы упруги, а кровь – обжигающе горяча!
Я же, скот, еще и хочу ее за шкирку из этой купели юного и полнокровного восторга вышвырнуть! Сам в свое время не смог, и другим не даю…
Насупившись и постепенно замерзая, я принялся маршировать вдоль иномарки, размышляя о том, что же переживают другие отцы, когда знают, что их дочерей сейчас, вот в эту минуту, имеют чужие мужчины? И родная плоть перестает быть родной, в угаре наслаждения превращаясь в чуждое, инородное, бабье?
Или, может быть, на самом деле все не так? И счастье, пережитое с другим мужчиной, не вытравливает из души девушки, женщины место ее отца? А я, подобно всем старым холостякам и девам, попросту придаю чрезмерно большое значение вопросам пола, интимной жизни?
Когда в университетских аудиториях началась третья пара, в окне моей квартиры на секунду мелькнуло какое-то белое