– Ну и что ? – брат дернул покатыми плечами, выкручивая носок. – Я люблю и уважаю Юльку и не нахожу криминала, если сам постираюсь перед сном, когда она устала от дел.
– Ты ее любишь, а она тебя – нет, – назидательно провозгласил я. – Раз допускает такое дело. Это же унижает мужское достоинство, как ты не понимаешь ? Вот когда я был женат и жена меня любила, она не то что носки… она мне по утрам подавала кофе в постель на серебряном подносе!
Не успев договорить, я уже раскаялся. Надо же было так обмишулиться: взять и подставить незащищенный борт.
Я уже слышал в ответ нечто вроде «С твоим опытом семейной жизни я бы воздержался от советов…»
Точного удара, который мне будет нечем парировать.
Но брат вскинул на меня беспомощные без очков, по-детски голубые мамины глаза и ничего не ответил.
Только покачал головой и сожалеюще улыбнулся.
4
Галя стояла у окна над зеленым морем шелестящей тополиной листвы и отрешенно накручивала на палец длинную черную прядь.
– Ты песню пела в тот раз, помнишь ? – тихо сказал я подойдя к ней.
– А что ? – она порывисто обернулась. – Тебе понравилось?
– Очень, – я кивнул, глядя на ее потемневшую родинку и опять вдыхая маслянистую волну роз. – Жаль, тот тип допеть не дал. Может быть, еще раз споешь ?
Галя улыбнулась, смущенно склонив порозовевшую шейку, и скрипнула крышкой рояля.
– Изо всей округи люди приходили к нам,
И со всех окрестных крыш слетались птицы
Танцовщице золотой похлопать крыльями…
Как давно, как давно звучала музыка та!
Голос ее звучал как-то нежно, точно пела эту песню она только для меня – хотя по сути дела для меня она и пела.
– Как часто вижу я сон, мой удивительный сон,
В котором осень мне танцует вальс-бостон…
Тополь искрился началом июньской свежести, даже пух еще не вызрел и не пустился в свободный полет.
Но я-то знал: пройдет время, нагрянет осень свернутся трубочками и слетят листья. И грустный ветер подхватит их с серого асфальта и закружит прощальный вальс…
– Там листья падают вниз, пластинки кружится диск.
Не уходи, побудь со мной, ты мой каприз…
Мне почудилось, что на последней строчке Галин голос дрогнул. Я обернулся – и встретил ее прямой горячий взгляд. Она тут же уронила ресницы, склонилась над клавишами, точно боясь ошибиться в звонких ледышках-нотах, а треугольный вырез ее черного купальника еще гуще налился цветом болгарской розы.
Бог ты мой, к чему бы все это… – с необъяснимой тревогой подумал я.
Явился Арсен, привычно полез к Гале. Опять не допев до конца, она убежала прочь, оставив за собой тающее облачко