– Ну, когда вышла за тебя замуж. Во-первых, экономлю на камеристке. А во-вторых, ты всегда знаешь, как нарушить все дурацкие правила и тем не менее выглядеть пристойно.
Гиацинт принял оскорблённый вид:
– Ах, только поэтому! Муж для Вас, мадам, не более чем камеристка! Ну, всё! До Рима недалеко, еду подавать прошение на развод!
– Папа Римский не согласится, – засмеялась молодая графиня. – Разводы запрещены.
– Ах, та-ак, – угрожающе произнёс Гиацинт, вставая с кресла. – Запрещены, говоришь? (Он медленно приближался) Обойдёмся без развода. Ты, как, с утра молилась, Дездемона?…
Виола увернулась и шутя опрокинула его на кровать. А сама забрала платье и спряталась за ширмой – одеваться.
– Ладно-ладно, – проворчал Гиацинт. – Только выйди, я тебе устрою!
Они оба смеялись. Такие озорные перепалки случались почти каждое утро. Это была их игра – надо же мужу и жене спорить и ругаться, для поддержания традиций. Гиацинт и Виола считали, что надо. Причём, обязательно! Только не по-настоящему. И тогда всё будет хорошо. В этих сражениях, которые нередко переходили в рукопашные схватки – Гиацинт всегда проигрывал ей. Он доблестно сопротивлялся, но всегда оказывался побеждённым.
Виола знала, почему. И он тоже знал. Наверное, так и должно быть, хотя Виола неоднократно утверждала, что у них – всё не как у людей. Возможно, но и его, и её это вполне устраивало, пример тому – их свадебное путешествие.
Шутки, смех – это же прекрасно, когда это серьёзно. Ирония прочным волшебным щитом ограждала их Любовь от чужих взглядов. Да и друг другу они редко говорили самые знаменитые слова на свете: “Я тебя люблю”. Хотя на этой фразе построен весь мир.
Виола хорошо помнила те два случая, когда Гиацинт в открытую говорил, что любит её (не считая обычного у них обращения “любовь моя”, но так чаще говорила сама Виола). Оба раза слова о Любви предназначались маркизе Матиоле, когда Гиацинт просил руки её дочери. Но это была лишь короткая фраза, с поклоном и без улыбки: “Я люблю Вашу дочь, мадам". И всё. Что ещё можно говорить, когда и так всё ясно. А им с Гиацинтом всё было ясно давно. Если говорить и Любви серьёзно – то надо говорить молча. Они так и делали. Или смеялись. Вот и сейчас…
Виола оделась и вышла из-за шёлковой складной ширмы, расписанной японскими павлинами и ветками цветущей са́куры. Прошлась по комнате и повернулась, как на показе мод.
– Ну, что? В этом пустят?
– Думаю, да…
Гиацинт, склонив голову набок, изучающе, с восхищением смотрел на неё.
“Аметистовым” называлось длинное строгое платье бледно-фиалкового оттенка. На левой стороне, у плеча сверкала круглая аметистовая брошка – она была вышита на платье. Повыше колен, где юбка расходилась книзу широкими складками, переливались розово-лиловым блеском шесть серебряных застёжек, усыпанных аметистами: две спереди, две сзади и две по бокам. Они якобы “украшали” платье, присобирая мягкие поперечные складки, а на самом деле, в нужный момент они пристёгивались к поясу, и юбка становилась на добрых пятьдесят сантиметров короче – хоть бегай, хоть прыгай, хоть