«чистой» площадью, которым очень гордился городской голова. До и тот зажигался только по праздникам.
Многие городские деятели, узнав о новшествах в здании гимназии Новосильцевой, упрекали ее в излишней роскоши, тем более что, как уверяли они, в этом шикарном здании и учиться-то будет некому.
– Ну кому у нас в женской гимназии обучаться? Хватит с наших девиц церковно-приходской школы, а уж если больно образоваться захотят, так вон епархиальное училище есть, – толковали в уездной земской управе.
Городская дума в строительстве Новосильцевой никакого участия не принимала, а только выделила участок земли в аренду на 25 лет, правда, взяв за это грошовую сумму.
Один из думских заправил, лабазник Третьяков, забравший в свои руки торговлю зерном и мукой по всему уезду, прямо сказал:
– Некуда барыньке деньги девать, даром они достались. Муж помер, приструнить некому, вот и блажит. Ну а мы ее блажь своими потом нажитыми копейками удовлетворять не станем, пусть сама как хочет, так и выкручивается.
«Барынька» Новосильцева – богатая наследница отца и мужа, не стала больше обращаться к думе, все расходы, весьма немалые, взяла на себя. Обдумала, прежде чем вложить деньги, что строить церковь или гимназию, и решила.
Целый день ушел у приятельниц на осмотр будущей гимназии. Вернулись они домой, в квартиру Пигуты лишь, в пять часов вечера.
Даша, успевшая навести полный порядок, ожидала их.
Кухарка Поля, рекомендованная Варварой Степановной, оказалась черноглазой, черноволосой девушкой лет двадцати двух, с двумя горбами сзади и спереди. Ростом она была с двенадцатилетнего ребенка. Даша, встретив ее утром, даже немного растерялась, но не желая обидеть Варвару Степановну, не отказала сразу, решила все-таки попробовать Полю. А увидев, как ловко девушка управляется с кухонными принадлежностями и как у нее буквально все горит в руках, свое мнение о кухарке переменила.
К трем часам, когда был готов обед и Даша, не дождавшись возвращения двух Машенек, принялась за него прямо на кухне, то поняла, что Поля «прямо клад!». Так она и сказала потом Марии Александровне.
Обе приятельницы, изрядно проголодавшись, отдали, в свою очередь, должную дань Полиному искусству; и хотя обед немного перестоялся, но был съеден с большим аппетитом, а горбатенькая девушка прямо расцвела от похвал.
Потом все три женщины перешли в небольшую гостиную, уселись за столом, покрытым красной плюшевой скатертью (рябковской), на котором стояла высокая лампа под зеленым абажуром, тоже рябковская.
Хозяйка квартиры достала из изящного серебряного портсигара папиросу и закурила. Эта вредная и нехорошая, как она сама не раз повторяла, привычка появилась у нее лет пять назад, когда разлад в семье стал уже явственно ощутим. Как-то незаметно Мария Александровна втянулась в нее и к описываемому нами времени была уже заядлой курильщицей.