– «Бедняжка! она выглядит такой растерянной на фото… Люди и впрямь теряются от нацеленного на них бесцеремонного объектива, в то время как тот запечатлевает их, в сущности, навсегда – и порой не в самом удачном виде. Но как же она мила – даже в этом состоянии скованного смущения…»
Следуя уверенной интуиции влюбленного, вопреки всем сомнениям (главное из которых было помнит ли вообще о нем Аликс), с нею одной он связывал свое будущее (оно представлялось далеким, спрятанным за туманной голубоватой дымкой). До полного соединения с повзрослевшей принцессой должно пройти время. С тех пор как он увидел ее, с тех пор как на том памятном детском балу она подала ему свою маленькую теплую ручку и старательно завальсировала рядом, Аликс стала постоянной вожделенной целью. Он обнял ее, вальсируя – и больше не выпустил из своих мысленных объятий, навсегда очаровался красотой, пугливой грациозностью. Эту трогательно доверчивую девочку хотелось постоянно держать при себе, не выпускать из поля зрения – чтобы оберегать, чтобы любоваться… За все прошедшие годы он так и не смог освободиться от этой влюбленности. Он и теперь мечтал жениться на Аликс… Какое счастье иметь рядом с собою столь обворожительное существо!..
Его родители по-прежнему уклончиво молчали. Император и императрица не слишком-то желали этого брака, и они попросили сына не ездить в Москву на Рождество, в те дни, когда Аликс гостила у сестры Эллы. Ники уступил просьбе родителей, послушно не поехал – и два Гессенских цветка украшали Москву в его отсутствие.
Теперь Аликс вновь была далеко, и они так давно не виделись, что впору было сомневаться в реальности ее существования…
Не потому ли так часто и с таким явным удовольствием вспоминал Ники выпускной концерт в Императорском Театральном училище и другие глаза – вовсе ничем не напоминавшие те, что глядели на него с коричневатого фото в дневнике. Эти быстрые лукавые глаза, ощутимо тревожившие в последнее время его воображение, принадлежали хорошенькой маленькой танцовщице с польской фамилией, с несколько громоздким именем – скорее французским, нежели польским. Все странно перепуталось. Если взгляд Гессенской принцессы был светел и прохладен, то глаза танцовщицы Кшесинской едва ли не с первой минуты знакомства светились горячим страстным обожанием.
– «Или я обманываюсь?» – спрашивал себя Николай Александрович; но, вспоминая все мимолетные встречи, с самоуверенной и довольной улыбкой говорил себе, что нет, не обманывается, не ошибается. Впрочем, он и всегда был избалован женским вниманием – приглашающие женские взоры не были ему не в новинку. Привыкнув к этим заинтересованным, ждущим взглядам,