Мы ехали на дачу, чтобы посадить в землю рассаду, которую бабуля Мартуля с апреля выращивала на подоконнике в ящиках. Со мной не разговаривали всю дорогу, чтобы молчанием доказать мою вину за самовольное путешествие к булочной.
На даче я сразу пошла к компостной куче – и мне стало хорошо. Жуки по-прежнему ползали в почве, смешанной с сухой перегнившей травой. Под корой яблони таились личинки короедов – белые и покрытые упругими подушечками мышц, как волнами. Если можно было бы убрать с яблони кору, то все увидели бы запутанный лабиринт – ходы в древесине, которые проделал взрослый короед. Муравьи обнаружили под прелыми листьями дождевого червя и облепили его. Червь лениво – как при замедленной съемке – извивался, а муравьи кусали его. Скоро они унесут червя в свои подземные тоннели – в муравейник у провалившегося колодца.
Вдруг истошно закричала бабуля Мартуля – она увидела суслика под вишней у забора. Сусликов она боялась больше всего на свете. Бабуля присела на скамейку у железной печки, чтобы отдышаться от страха, и высказалась:
– Суслика надо убить, а то к осени у нас не будет капусты.
Но тут ее окликнула Роза. Она стояла возле забора и хотела дать бабуле саженец красивого дерева абрикоса. Бабуля с радостью пошла за саженцем. Они долго о чем-то разговаривали, а я, притаившись у печки, наблюдала за ними. Тогда я в первый и последний раз увидела, как плачет старуха Роза. Плакала она не так, как все люди, а без слез. На минуту Роза прислонилась лбом к доскам забора, плечи у нее вздрогнули, а потом она вытерла кончиком черного платка сухие глаза и продолжила говорить с бабулей своим ровным голосом.
Вечером, когда мы пили чай на терраске, бабуля рассказала, почему плакала Роза. Неделю назад ей доставили груз 200 из Афганистана – сына в цинковом гробу. В тот май в Империи зла появилось много ласточек и цинковых гробов. Я узнала, что в далеком Панджшерском ущелье моджахеды, неуловимые, как вздох, спускались с гор и вели партизанскую войну. Похоронив сына, Роза выгнала из дома невестку и стала жить одна.
После рассказа бабули мы в полной тишине сидели перед кружками с остывающим чаем. Сверчок стрекотал на чердаке, а огонек в керосинке колыхался и заставлял раскачиваться тени на стенах терраски.
– И как это – выгнала? – проговорила вдруг бабуля и пожала плечами. – Теперь и стакан воды ей никто не подаст. Чего все делят люди, да никак не поделят на этом свете?
Я поняла, что люди не понятны не только мне. Они и сами себе не понятны.
Во мне пробуждаются преступные наклонности
У матери рос и становился тяжелым живот. Она уже не ходила работать на хлебозавод и целыми днями лежала на тахте в Маленькой комнате. Когда ей становилось скучно просто лежать, она подзывала меня и пыталась научить чтению. Но я никак не могла понять, как