Я, как водится, выбранила себя за то, что не могу относиться к людям однозначно. И напоследок набрала номер родимой Настасьи.
– Что? Что случилось? – завопила она дурным голосом.
– Настя, это я, Поля.
– Поняла, поняла. Но тебе же еще два дня молчать!
От ее беспокойства у меня внутри воцарился январь. Когда мороз, сугробы, а щека ощущает рьяное солнечное тепло. Это непередаваемо здорово. О чем я немедленно подруге и сообщила.
– Мне самой приехать или бригаду вызвать? – озадачилась Настасья.
– Бригаду. Где двое с носилками, один с лопатой.
– Поля, только не это! Что бы ни случилось, надо жить. У тебя ребенок!
– Настасья, ты, о чем подумала, а? В своем уме?
– Когда тебя вижу или слышу, в твоем, – огрызнулась она. – Поэтому и волнуюсь. Так зачем тебе понадобился могильщик?
– Косаревых убили. Обоих.
– Ничего себе! – воскликнула докторица и что-то выронила из надежных хирургических рук.
Чертыхнулась, извинилась перед Богом, незатейливо выматерилась. Я вспомнила Ольгу и подумала: «Это у них профессиональное». И проявила участие:
– Градусник разбила? Теперь твою клинику ломать надо?
– Бутерброд не удержала, – сердито сообщила Настасья. – Он, разумеется, маслом вниз.
– Впредь мажь с обеих сторон.
– Кончай издеваться, малоежка несчастная, жалкая. Рассказывай.
Я изложила то, что изволил сообщить мне Виктор Николаевич Измайлов. И сразу спросила:
– Как тебе способ убийства?
– Во времена всеобщего вооружения садистский.
– Значит, Вик правду говорил, это не легкая смерть?
– Прикинь сама, человек чувствует нехватку воздуха, вдохнуть – рефлекс безусловный, во сне, не во сне, надо. А он очнуться и пошевелиться не может. Приятно?
– Но все-таки быстро.
– Извини, Поля, сердце мгновенно только пуля останавливает. А мозг гибнет без кислорода свои пять минут при любом раскладе. У живых более чем приблизительные представления об умирании. Поэтому кто-то мог решить, что удушение спящего – щадящий способ.
– Вик сказал, бесшумный. И один слабосильный играючи справится с двумя молодыми и здоровыми.
– Ну, если твой Викник сказал, – недовольно протянула Настасья, полагающая, что Измайлов мне не пара еще упорнее моей мамы, – то да.
– Настя,