Вечером снова капризы. Пушкин помогает, как хорошее лекарство. Но доза увеличивается – «…белка песенки поет…» И, непонятно почему, мы все время начинаем с начала.
Вы помните «Сказку о царе Салтане»? На первых двух-трех страницах действие в ней развивается неправдоподобно, сказочно быстро, события идут одно за другим, как волны в том самом океане, который едва не стал могилой для несчастной царицы с ребенком. А потом – тишина, спокойствие и благолепие. Сказочный город, чудо-белка, тридцать три богатыря – каждое событие описывается (одними и теми же словами) по четыре раза.
…На пятый день Федька стал слушать сказку. Тихо лежал, искоса смотрел на меня. Молчал, пока я читала. Но стоило мне прекратить чтение или попробовать сменить репертуар – начинал плакать:
– Вот на берег вышли гости, князь Гвидон зовет их в гости… розы-морозы… спи, Феденька, спи, маленький… но ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой… а она-то откуда там взялась?.. жена – не рукавица… это точно… Спи, спи…
Еще немного, и я начала бы «чудесить», как царь Салтан. Но через неделю это кончилось. Федька успокоился, стал хорошо засыпать. Пушкин вернулся на полку.
Еще месяц мне снились строчки из сказки. Потом прошло. Потом нам подарили красивую «Муху-Цокотуху» Чуковского. Там к мухе приходили блошки. Приносили ей сапожки. Естественно, не простые – в них застежки золотые.
«Простые-золотые», «простые-золотые» – рифма не дает покоя, как головная боль. Ну что же, ну где же… А! Конечно!
Достаю Пушкина, усаживаюсь рядом с Федькиной кроватью – и неторопливо, негромко, с наслаждением читаю:
Белка песенки поет
И орешки все грызет,
А орешки не простые,
Все скорлупки золотые…
4 года
На даче. Ф обедает. Стол высоковат – немного, но все же. Прошлым летом мы клали на его табуретку том Горького и том Белинского, было в самый раз. В этом году с Горьким и Белинским – высоко, по отдельности – низко. Делать нечего, взяли Пушкина. И в самый раз.
Перед обедом Ф теперь кричит: «Где мой Пушкин? подложите мне Пушкина!»
2,5 года
Читаю. Подходит шкет:
– Мами, идём!
– Сейчас, дочитаю немного.
– Сьто?
Показываю обложку. Шкет понимающе кивает:
– Аня Каеня (Анна Каренина).
Уходит, роется в своих книжках, достает одну, усаживается на пол, листает. Вид – серьезнее не бывает. Не выдерживаю:
– Заинька, а ты что читаешь?
Шкет, подчеркнуто не отрывая взгляда от книги:
– Пуськин.
Замечу в скобках, что этому непринужденному диалогу предшествовали недели две таких разговоров: «Этя тё?» – «Это книжка моя» – «А этя тё?» – «А это на книжке картинка» – «Тётя!» – «Да, тетя нарисована» – «Тётя? Тётя?» – «Ее зовут Анна Каренина» – «Каеня!» и т.д.,