По лицу Томаса Джанет видела, что он очень обеспокоен, и корила себя, но сердце ее ликовало оттого, что она на корабле, в открытом море и что каждый порыв ветра несет в себе опасность.
Как бы ей хотелось быть сейчас на палубе вместе с мужчинами, до крови на руках натягивать канаты или изо всех сил налегать на штурвал.
«Почему я не родилась мужчиной? – думала она. – Тогда я была бы там, наверху». Собственная принадлежность к женскому полу казалась ей цепями, которые сковывали ее, подобно тому как болтающиеся вокруг колен длинные юбки мешали ей двигаться.
Она страстно желала, чтобы этой ночью с ней был тот, другой, кто составлял часть ее существа, с такими же, как у нее, черными волосами и темными глазами. Тот, кто еще не пришел, но вглядывался в нее из будущего, неотступно сопровождал ее в снах. Они бы не сидели в каюте, как двое заключенных, а, смеясь, стояли бы рядом на палубе, и ветер развевал бы их буйные, пропитанные морской водой волосы. Его рука лежала бы на штурвале, глаза то и дело обращались бы наверх, чтобы проверить состояние парусов, а затем опускались вниз, чтобы бросить на нее быстрый горячий взгляд.
У него длинные ноги и квадратные плечи, как у Томаса, но он более плотно сбит и гораздо сильнее. Одно движение свободной руки в ее сторону – и вот он уже обнимает ее и смеется, как умеет смеяться только он.
Она знала его низкий, какой-то беспечный голос, знала запах, тепло его плоти.
Джанет закрыла глаза и стала молиться: «О любовь моя, приходи скорее, я изнываю и томлюсь от ожидания».
Открыв глаза, она увидела, что перед ней стоит Томас, ее муж, стоит как тень и отражение того, кого она любит.
Томас подошел ближе и опустился рядом с ней на колени.
– Джени, я еще никогда не видел тебя такой прекрасной, – прошептал он. – Ты так любишь море и корабли?
Она положила руки на плечи мужа и привлекла его к себе.
– Иногда это бывает сильнее меня, – сказала она ему. – Как в те давние дни, когда женщина душой чувствовала обращенный к ней призыв Господа все бросить: дом, обычную жизнь, может быть, даже возлюбленного, чтобы вдали от суетного мира, в монастырских стенах, вверить себя Его попечению. Нечто подобное порой находит и на меня: покинуть Плин, тебя, детей и уплыть туда, где только ветер да море были бы моими спутниками.
Он крепко прижал ее к себе, осторожно лаская робкими, нервными руками.
– Разве ты не счастлива, Джени, разве жалеешь, что мы поженились и вместе провели эти несколько благословенных лет?
– Нет, дорогой, не жалею и никогда не буду жалеть.
– Может быть, эти последние месяцы я бывал с тобой не так часто, как следовало бы. Может быть, слишком много занимался работой, слишком много о ней думал. Но, Джени, дорогая моя жена, свет очей моих, отрада моего сердца, я люблю тебя за все твои милые странности, хоть и не могу их понять. Ты не бросишь меня навсегда ради своих снов? Обещай мне, что не бросишь и не уйдешь туда, где я не смогу к тебе прикоснуться!
– Тебе будет одиноко без меня?
– Ах,