Выводы Яковлева были неутешительными: «Я воображаю, как эти народы пользуются и забавляются приезжими и как дорого заплатил бы какой-нибудь провинциал за такие посещения. Волею или неволею француз вычистил бы ему зубы и взял бы за это, по крайней мере, десять рублей, итальянец навязал бы ему всю свою подвижную лавочку, извозчик уверил бы его, что такой барин, как он, непременно должен ездить четвернею; а жид, не дожидаясь его согласия, показал ему все свои штуки. Таким образом провинциал, ничего не видя, узнает, что все рады служить ему, что все готовы предупреждать его желания».
Хотя, на самом деле, все хотят от него только денег. Но провинциал, конечно же, этого не поймет – рассиропится как дурачок, да и забудет родное семейство, прельстившись столичным обманчивым лоском.
Здесь же был «Новый Аглинской Магазейн», в котором продавали «всякие наилучшие аглинские товары за умеренную цену, также и собрание картин лучших мастеров в рамках аглинских».
Спустя несколько лет на место «магазейна» въехало новое модное торговое учреждение «Немецкая лавка», в которой, впрочем, также продавались «аглинские белые лайковые перчатки». Что поделаешь, таким был дух этого места на соблазн столичным штучкам и приезжим из провинции трудягам.
В девятнадцатом же веке здесь расположился знаменитый магазин Джузеппе Дациаро (на сей раз, как не трудно догадаться, итальянца). Он торговал, казалось, ерундой – картинками. Однако же был популярен.
Федор Достоевский даже приводил тот магазин в одном из своих умозаключений, записанных по памяти известным журналистом А. Сувориным: «В день покушения Млодецкого на Лорис-Меликова я сидел у Ф. М. Достоевского. Он занимал бедную квартирку. Я застал его за круглым столиком его гостиной набивающим папиросы. Лицо его походило на лицо человека, только что вышедшего из бани, с полка, где он парился. Оно как будто носило на себе печать пота. Я, вероятно, не мог скрыть своего удивления, потому что он, взглянув на меня и поздоровавшись, сказал:
– А у меня только что прошел припадок. Я рад, очень рад.
И он продолжал набивать папиросы. О покушении ни он, ни я еще не знали. Но разговор скоро перешел на политические преступления вообще и на взрыв в Зимнем дворце в особенности. Обсуждая это событие, Достоевский остановился на странном отношении общества к преступлениям этим. Общество как будто сочувствовало им или, ближе к истине, не знало хорошенько, как к ним относиться.
– Представьте