– И… нам абсолютно некого винить в своём ничтожестве? Только самих себя? Ты это хочешь сказать, Анри, – засмеялся я.
– Нет. Я думал, что нам нужно попытаться что-нибудь изменить.
– А ты сам – меняешься, Анри?
– В смысле?
– Ты пытаешься стать лучше? Пытаешься сделать что-нибудь с этой сучкой – жизнью.
– В последнее время, я запираюсь в комнате и лежу часами, смотря в потолок, и окно. И думаю.
– О чём?
– О разном. Когда как.
– И какие результаты?
– Я стал более спокойным. К тому же, я – художник. В моей жизни и так есть смысл. А у тебя? Тебе ведь всегда нравилась история. В конечном итоге, мы оба связали жизни со своими интересами. Я беден и печален. Но смысл у меня есть. А ты, училка, у тебя он есть?
– Конечно.
– И какой?
Я задумался. Наклонил голову. Даже асфальт здесь имеет намного больше красок, чем в других местах.
– Это не история, – сказал я, – она помогает мне ощутить близость с великими людьми и событиями. Это успокаивает. Наполняет душу. Но не более того. Школа – это каторга. Но она позволяет мне и моему сыну не знать нужды ни в чём. Учителя хорошо зарабатывают. С прошлой жизнью у меня осталось много счетов и неприятных знакомств. Ты ведь разговариваешь с ними?
– Да.
– Но уважаешь ли?
– Не совсем.
– И почему тогда разговариваешь?
– Я верчусь в таких кругах, что мне довольно часто приходится находиться в обществе. А там нужно говорить, чтобы чего-нибудь добиться. В крайнем случае – не чувствовать себя одиноким.
– А ты не переносишь одиночества?
– Переношу, но, как говориться, самое тяжелое одиночество – одиночество в толпе.
– А ты бы мог разговаривать только с теми, кого уважаешь? А с остальными даже дела не иметь.
– Неверное, да.
– И ты никогда так не сделаешь?
– Я мало кого по-настоящему уважаю.
– А меня?
– Не сильно.
– Если ты почти никого не уважаешь, это ведь не значит, что ты должен находиться в обществе тварей. Кто говорил, что «я привык к голоду, но не привык к плохой пище»?
– Точно не я.
– Не важно. Важен смысл.
– Но ведь нужно с кем-то разговаривать. Если делать так, как говоришь ты, то можно вообще не открывать рот.
– Ты прав. Таким как мы, непросто в толпе. Мы на всех смотрим свысока. Все мы – бодлèровы альбатросы. Легко бороздим высоты, но так неуклюжи на земле. Но нам всё равно приходится общаться с людьми. Одиночество становится сложным испытанием. Но разве остаться совсем одному хуже, чем быть вместе с теми, кто заставляет чувствовать себя одиноким?
– Одному остаться лучше.
– Именно поэтому, я вижу в тебе больше врага, чем друга.
– Почему?
– Очень интересно получилось: мы с тобой очень близки в интеллектуальном плане. Но когда я говорю с тобой, или ты просто стоишь рядом, мне