Нет, нету. Нет никакой цели. Нет, не было и не будет никогда. Nada. Просто ходьба. Я никуда не стремлюсь попасть. У меня нет конечного пункта назначения. Я могу бесконечно говорить и верить самому себе, что иду домой. Но никакого дома у меня нет. Я болен. И теперь мне легко. Нет дома, куда я мог бы пойти. Поэтому, я просто иду. Жду, пока ноги уже не смогут меня нести. Потом упаду и умру так же, как и шел.
Но к своей квартире я пришел. Спустя четыре с лишним часа. Все страхи прошли. Душу охватило небывалое облегчение. Нет более прекрасного места, чем то, что может защитить тебя от гнева этого мира. Только в окне моей квартиры горел свет. Остальные уже спали. Их можно было понять. При таком образе жизни, единственное спасение – долгий и глубокий сон.
Я посмотрел на окно квартиры на втором этаже. Прямо надо мной. Там, я снова почувствовал себя живым. Там, я, наконец-то, после стольких лет, вспомнил, что такое любовь.
Там же, со всем эти и было покончено.
В какой-то мере, я даже этому рад. Посмотрите на маску смерти Данте. Вся грусть на его лице посвящена Беатриче. Посомтрите на моё размытое лицо без очертаний. Вся грусть на нём посвящена ей. Мое скоротечной любви.
Сегодня, я смеюсь над собой.
Я зашел в квартиру через двери, сквозь которые проходил уже десятки тысяч раз. Я почувствовал запах родного места. Из комнаты вышел Джим, который с безразличным взглядом спросил:
– Ну и где ты был?
– Как всегда: в пустоте. А ты?
Он мучительно посмотрел на меня.
– Понятно, – только и сказал он.
Захлопнул дверь и затих. С ним я поговорю потом. Нам с сыном предстоит преодолеть ещё много трудностей. Но всё это потом. А сейчас – спать. Да, мало что есть приятнее в этом мире. Я полежал в ванне. Выпил чашечку кофе с долькой чёрного шоколада. И заснул.
Истерика Вторая
Immer noch Hoffnung bleibt.
– О, ваше убожество, мим!
Анри Ленкер встретился со мной, как и было задумано. За спиной у него, как всегда, висел портфель, с которым он почти никогда не расставался. Художник, направивший свою кисть на себя самого. Его и моя музы – грусть. Та самая несметная грусть, что называется «сейчас». После очередной порции каторги, Анри подобрал меня в трехстах метрах от школы.
– Убожество?!
– А кто ещё? – печально спросил я, – ты занят тем, что имитируешь, строишь из себя, пытаешься что-то кому-то доказать, в частности, себе, сам веришь в эту белиберду – и что? Кто ты после этого такой? Кто ты?
Он со вздохом отвернулся. Его можно понять. Я – не тот человек, с которым легко общаться или иметь близкие отношения. Я всё порчу трёхсмысленными намёками. За такое – нужно сразу давать в рожу. А он молодец – держится ещё. Я не могу сдержать улыбку.
– Анри, как мы до этого дошли?
Он повернул голову ко мне.
– До чего?
– До этой жизни. Где нам обоим приходится быть убогими мимами. А ведь иначе нельзя – тогда лучше сразу станцевать в петле. А я люблю