Сама же она быстро сообразила, кого ей в «ученики» Бог послал. Мышей не ловит, кур не топчет, веников не вяжет, одно слово – студент. А ему объявила, – если думаешь на кармане что-то привезти – работаем в одну кружку. Значит, все поровну – и прибыль, и убытки. Только честно, не мухлевать.
Николай согласился и безропотно подчинялся наставнице, доверяя ей полностью. А она его «оседлала». Студент по вагонам корзинами упирается, а Юлька где-нибудь спрячется и дрыхнет. Он выручкой делится, а она утаивает и водочкой втихую приторговывает. Николаю не раз намекали, что дурит его напарница, но он Юльке – ни слова. Видать, крепко она его приврожила. И было чем.
Внешне привлекательная. Роста среднего, ладная, быстрая, упругая. Всегда опрятная, модно и со вкусом одета. На люди не выйдет пока волосы не уложит и «лицо не нарисует». Пальцы с маникюром. Очень она мужчинам нравится. Подплывет к столику, нагнется ниже, чем следует, груди напрягутся, слегка выкатятся, а между ними золотая цепочка с крестиком сбегает. Оглядит всех лукаво и ласково скажет, – чего мальчикам хочется?
– А что у вас есть?
– У нас есть все кроме живых обезьян, – кокетливо, чуть с вызовом ответит Юлька.
Как-то такой «мальчик» простонал. – Этого хочу, – и, наклонившись, чуть было не угодил в разрез блузки.
На работе она будто на сцене, а среди своих – метиска. Белая женщина с черным ртом.
– Побойся Бога, – не раз возмущалась Антонида Захаровна, – у тебя ведь, что ни слово, то «родная речь».
– Захаровна, у меня было тяжелое детство. Мама рано умерла. Отец – алкоголик, братик на руках. Книги читать мне некогда и хороших слов слышать не от кого, только матерные, вот и привыкла.
Щелкнули двери вагона, Василий вздрогнул. Обрадовался, но пришла Марь Ивановна.
– Ненаглядный мой, лютик бархатный, – всплеснула сухонькими ручками.
– Сколько? – Отрезал он.
– Три, родненький, три, нежный, – поспешно сунула деньги. Достала из кармана апельсин. – Вот тебе, ромашечка моя, незабудка с маргаритками, гостинчик принесла, сокол ясный. Дай поцелую, голубь мой.
Василий подставил щеку, – ох, знойная ты женщина, жаль при исполнении, а то бы занялся тобой.
– Все целуетесь, милуетесь, – раздался легкий голосочек, и двери захлопнулись.
– Как нарочно, кочережка, навязалась. – Клоков отскочил от старушки, словно обожженный.
– Хороша Настена. Сердечко золотое да из себя видная, – Марь Ивановна взглянула на него восторженными, чуть хмельными глазами, – точно, как я, в сорок втором, после школы снайперов. Гимнастерочка, пилоточка, юбочка, сапожки хромовые. Только косу приказали срезать.
– У тебя коса была? – Удивился Василий, оглядывая редкие седые волосы.
– А то! До самой задницы. – Она рассмеялась.
– Значит, ты снайпер? А