Ритм жизни
(вместо предисловия)
Наши ценности высечены из камня, на камне, запечатлены на холсте, бумаге, льются нескончаемым синкопированным потоком из окон домов и автомобилей. Тактами исторического процесса вбиты в сознание. Всегда на языке у любого: «Вы попрали наши ценности», «А где же ценности?», «А как без ценностей?!». И тошнит каждого. И где-то в глубине психики пульсирует: «Всё ложь, ложь, ложь».
По лестницам вверх-вниз, вверх-вниз. Так проходит день за днём. Вокруг нас всё блестит, всё мерцает. Но огни остаются в тумане. Нет времени обернуться. Нет времени остановиться. Нет времени постоять, рассмотреть окружающее. Время догоняет в лифтах, машинах, метро. Куда бы ни бежали, оно нагоняет, и вот – на лице морщины, в волосах – седина. А еще не надышался. И хочется к морю. Туда – где жизнь. Но всё по лестницам, по лестницам. Чувствуешь себя деталью механизма. Функцией.
И только покачиваясь в вагоне поезда, смотришь сквозь пыльное стекло на седые виски и понимаешь, что всё могло быть иначе.
Сломленный, преданный собой человек. Ни дня не проживший.
Нет добра. Нет зла. Что морально здесь, аморально в другом месте. За что цепляться? Руки скользят по воздуху. Изнутри прилепился ужас существования. Он тщательно скрыт от посторонних глаз. Фальшивая улыбка, слова, движения. Так у каждого. Улицы полны фарфоровых кукол. Им бы счастья и удовольствий, но они не в состоянии насытиться, потому что пусты. Чем больше получают, тем больше хотят. И счастье, такое близкое, постоянно выскальзывает из их рук. Остановиться бы. Выйти из круга. Но нет времени постоять, поразмыслить. По лестницам вверх-вниз, вверх-вниз.
Жизнь – театр. Куклы, роли, декорации, постановки. Не успеваешь вспомнить, что было вчера, а на тебя наваливается новое. Новые ценности, новые герои, новые личности. Льётся нескончаемый синкопированный поток. И у тебя столько ролей, что уже не знаешь, где ты. Растворён в тумане жизни. Только ноги носят по лестницам, по лестницам. Чтобы не дай бог остановиться и заглянуть самому себе в глаза – зеркало исчезающей души.
Влажный холод стакана в руке. Пустой взгляд – в мерцающий бледный экран. Сотни друзей в ленте и ни одного настоящего. Тысячи блуждающих по закоулкам одиночеств. А ведь всё могло быть иначе. Но последняя песчинка уже падает. Времени ни на что не осталось.
Не думать! Бежать, задыхаясь, по лестницам! Заглатывать, пока можешь, счастье и удовольствия. Топтать чужие кости. Главное в мире – это «Я»: пустая фарфоровая кукла, в оправдание жестокости нафаршированная духовностью. Но она не знает пресыщения, чёрная пустота внутри неё. Где-то в глубине затихая, пульсирует психика: всё не твоё, всё – чужое.
Остановиться. Сорвать театральный костюм. Услышать биение сердца: «Нет системы, нет пути. Есть только воля. Ни добрая, ни злая. Твоя».
Так было всегда…
Тихое кафе на перекрестке. Мы часто бывали здесь зимними вечерами, когда в суетливом городе зажигались фонари, в нервной пробке застывал бесконечный поток автомобилей, а сотни людей, укрывая воротниками и шарфами замерзшие лица, разбегались из офисов и контор по домам. Этот звенящий до боли мир светился мириадами огней по ту сторону огромного квадрата окна, возле которого мы обычно пили кофе с чуть обжигающим ирландским виски. Мы всегда выключали лампу над столиком и в легком полумраке, подернутом сигаретным дымом, безотрывно смотрели друг на друга. У нас было мало времени, и мы ценили его, поэтому, перебросившись парой никчемных фраз, вроде «Как прошел день?» или «Сегодня совсем холодно», замолкали, улавливая во взглядах, оттенках улыбок, движениях рук мысли, чувства и переживания друг друга. Слова нам были ни к чему.
Почти каждый вечер там играл джаз. Одна и та же подборка исполнителей. Как только дело доходило до «Осени в Нью-Йорке» – запись Фицджеральд и Армстронга – она начинала покачивать головой в такт музыке и едва слышно подпевать. В эти минуты я любовался колыханием ее волос, движением губ, сжимал некрепко ее руки, отчего она меняла взгляд с немного капризного на удивленный и вопрошающий, словно говоривший: «Почему ты еще здесь, а не со мной в Нью-Йорке?!». И я шел вслед за ней прочь от холода за окном. Песня вела нас по бедным и фешенебельным районам, мимо небоскребов и двухэтажных домов с высокими парадными лестницами. Мы целовали друг друга на скамейке в Центральном парке и примерялись, где бы мы купили квартиру, будь у нас деньги. Она неизменно выбирала Манхэттен, а я полушутя предлагал осесть в Гарлеме. Мечтатели с пустыми карманами. Осень в Нью-Йорке… приносит обещания новой любви… часто смешанной с болью…
Каждую нашу встречу я прощался с ней. За тот час с небольшим, что был в нашем распоряжении, я старался напитаться ею, надышаться, а мое сердце изнывало от невыносимой тоски. Конечно, она понимала. Она чутко ловила каждое изменение моего взгляда, и немного приподнимала тонкую бровь, спрашивая молча: «Что случилось?». В ответ я застенчиво улыбался, мотал головой и шептал: «Просто смотрю на тебя». Конечно, я врал. Новая любовь… смешанная с болью.
В ящике моего стола