В сумерки, добираясь домой,
В ожидании месяца странного,
Все четыре тени за его спиной
Наблюдали за небом Канта.
Никому не враг, никому не друг,
Постигая свое одиночество,
Он стал маленьким силуэтом вьюг
И гештальтом беззвездной ночи.
Сирота-человек брел всегда один
Улицами-паутинками,
И когда он дорогу переходил,
Ощущал себя невидимкою.
Миллионы людей, что брели вместе с ним,
Погружались в свою озабоченность,
А, казалось, город, как солнцем, палим
Неутихающим одиночеством…
Разве кто из них тосковал о нем,
Кто, как градинки поздней осенью,
Ударялись в землю под его каблуком
Своими пустыми позами?
Под высокой тенью чужих домов,
Спрятав руки в непонимание,
Он стал просто маленьким островом
В человеческом океане…
Когда жители, вдруг порываясь с мест,
Открывали оконные лопасти,
Он терял свой шифр: входил в подъезд
Без обыденности и весомости;
Доставал свой ключ, проносил багаж,
В поздний час не встретясь с соседями,
Поднимался в лифте на свой этаж,
И терялся для нас в неизвестности…
Между тем на тропинке, за ним вослед,
Возникала фигура похожая.
На нее тоже падал оливковый цвет,
Долго падал, луною отброшенный.
И она приветливо шла в подъезд…
Ночь над городом вышла исправная.
Одиночество в людях исказило процесс
Сияния и восприятия.
Принимая жизни тлетворный дым,
Каждый в мире находит симфонию.
Человек-невидимка не мог быть другим,
Несмотря на свою агонию.
Маленький остров далек от волн,
И вода тоже очень спокойная,
Лишь раскрытый к морю пустой балкон
Утешает своего Робинзона.
«Молчит тенистая аллея…»
Молчит тенистая аллея,
Деревьев желтых целый ряд,
Чуть свежий ветерок повеял —
С листвы летит причудливый наряд.
Взирают облака с вершины небосвода,
Клубятся, словно серый дым,
Блестят в траве искрящиеся воды
Спускаясь по холмам крутым.
Навис над миром девственный покров —
Такое возникает ощущенье,
Приют мечтаний, юношеских снов,
Лиричных чувств и вдохновенья.
Зачем столь ненасытен человек?
Зачем свое исконное бросает лоно?
К чему грешить, ломать сей оберег,
И начинать бунты, восстанья, войны?
Ужель и эта чистая земля
Была в крови отчаянного боя?
Березки три, и клен, и тополя
От огнестрельного горели зноя?
Ужель России угрожал тут враг?
Заносчиво не отвечают рощи,
Шумит листва ритмично, в такт,
Не хочет вспоминать