Любопытно, что сие происшествие немедленно дало повод всем кому не лень в Европе заговорить о том, что Россия – это не что иное, как Берег Слоновой Кости с Балтийским флотом. «Да им просто не угодишь», – сокрушалась императрица. «А может быть, и не надо им угождать?», – максимально осторожно произнес некий князь по фамилии Шульхан-Кисеев, предположительно ведущий свой древний русский дворянский род скорее от татарина Батыя, чем от викинга Рюрика, но ему же было бы гораздо лучше, если бы ничего такого он не говорил.
Разумеется, его тут же арестовали и сослали в Сибирь, в места максимально приближенные к исторической родине его знаменитых предков. Там князь быстро одичал, впал в мистицизм, занялся просвещением края и часто во сне саркастически повторял: «И это называется золотой век дворянства!».
Просыпаясь, он делал зарядку, завтракал, до обеда занимался с местной детворой фехтованием на розгах, обедал, изучал фольклор, а ближе к вечеру садился за рукопись трактата, в котором задавался абсолютно далеким от объективной реальности вопросом. Вопрос заключался в том, как мог бы выглядеть золотой век крестьянства в одной, отдельно взятой стране, если предположить, что эта страна Россия?
А поскольку ничто так не формирует отдельно взятое человеческое сознание, как окружающая среда и личный опыт пребывания в ней, князь не смог абстрагироваться от собственной печальной судьбы, что сильно снизило научное значение его труда. Он наивно утверждал, что золотой век крестьянства будет заключаться в том, что крестьян за любое не к месту сказанное слово будут пожизненно четвертовать и в лучшем для них случае ссылать туда, где им не останется ничего другого, как заниматься просвещением края, впадать в мистицизм и сочинять трактаты сомнительного идейного содержания.
Однако в связи с тем, что он уже и так всего этого достиг, князь решил в крестьяне ради светлого крестьянского будущего, когда всех помещиков перережут, все равно ни в коем случае не подаваться, но, напротив, примириться с помещичьей властью на основе полной и безоговорочной капитуляции перед ней.
В своем первом послании на Высочайшее Имя он выражал глубочайшее сожаление, что его не четвертовали, а во втором прямо называл бесами всех, кто хоть изредка сомневается в добродетелях помещичьей власти, какой бы порочной она кому со стороны ни казалась. Третье послание так и не появилось на свет, потому что и первые два дальше местного околоточного надзирателя не пошли.
Князя доставили в околоток, выпороли и предложили подписать бумагу, что никаких претензий к местным органам управления у него нет. Он, разумеется, подписал, после чего его