Принесите!
И взглянув на часы-ходики на стене:
До конца рабочего дня осталось сорок минут.
Мы ринулись домой. Я с замиранием сердца – а вдруг мне только показалось, что у меня есть фотографии! – нашла и, бегом, – обратно. Срок не истёк. Начальник не услал нас из кабинета, сказал – посидите, позвонил кому-то, назвал паспортные данные и через несколько минут у меня в руках был паспорт, такой же, как отобранный при аресте.
Всё произошло так быстро, что мы растерялись и, кажется, недостаточно горячо его поблагодарили. А как благодарят за чудо?
Через несколько дней Саша уехал – демонтировать и переправлять в СССР немецкий оптический завод-гигант «Цейс-Икон». Для этого ему, сугубо штатскому человеку, надели погоны – присвоили генеральское звание. Хотя – высокий, статный – он в генеральской форме даже выигрывал.
А генеральша осталась одна в большой пустоватой холостяцкой квартире (Мама уехала в Прокопьевск ликвидировать свои дела). Письменного стола в доме не было, зато была – мебельный изыск – зеркальная дверь в тамбур, отделявший столовую от спальни, так что создавалось впечатление, будто человек, открывая её и входя, входит в шкаф. На эти зеркальные двери была мода у тогдашней номенклатуры, уговорили и Сашу.
Когда он привёз из Германии массивную ореховую мебель, мы обставились, появились и письменный стол, и книжные шкафы. В немецких туалетах, на этом фоне я выглядела вполне буржуазно. Мамина подруга – тётка Нины Бейлиной, певица Юлия Шкловская – даже забеспокоилась:
– Ты что, хочешь жить иждивенкой?
Нет, хотеть я не хотела. Мы оба этого не хотели. Но легко сказать, бывшей зечке устроиться на работу! И я на какое-то время засела в своём зазеркалье, то и дело меняя туалеты. Кстати, вот как Саша ответил на чей-то вопрос, по какому принципу он покупал мне в Германии платья:
– Очень просто, в магазине мне давали журнал мод, и я выбирал хорошеньких!
И опять провал в памяти… Но вовек не забыть следующего эпизода. Звонит телефон:
– Говорит секретарь полковника Момулова. Передаю трубку.
Я похолодела. Первая мысль: Саша, когда вернётся, даже не узнает, что со мной и где я. Не явилось даже тени сомнения, что Момулов надо мной больше не властен.
Знакомый приказной тон, слегка смягчённый, но не допускающий возражений:
– Здравия желаю! Как поживаете? У меня к вам просьба – загляните к нам сюда завтречка часам к одиннадцати утра!
Всё. Недолго музыка играла.
Ломаю голову, что стоит за «просьбой», не сплю ночь. Встаю ни свет ни заря, обдумываю, что с собой взять на случай если… Боже мой, Боже мой, неужели ещё не конец?
От железнодорожной станции Ховрино до лагеря минут двадцать ходьбы. Прощайте, деревья, птичий гомон, – как прекрасна жизнь на воле! – прощайте… В то утро, как никогда, ярка была синева неба, задирист и пронзителен птичий щебет…
На лице секретарши Момулова приветливая улыбка (оказывается, она на это способна). Момулов при моём появлении