Мэйкон не ожидал увидеть за столом детей. Он понял, что теперь его воспринимают иначе – этаким дядюшкой-холостяком, которого изредка надо обогреть семейным теплом. По правде, он не любил чужих детей. И любого рода сборища его угнетали. От физического контакта с посторонними – объятие за плечи, хватание за рукав – он сворачивался, точно улитка.
– Знайте, Мэйкон, вы можете приходить к нам когда захотите. – Сью Карни подалась вперед и похлопала его по руке: – Не дожидаясь приглашений.
– Вы очень любезны, Сью, – ответил Мэйкон. «Почему чужая плоть кажется такой ненастоящей, словно восковой? – подумал он. – Как будто нас разделяет еще какой-то невидимый слой». Улучив момент, он убрал руку.
– Если бы ты мог жить по своему вкусу, – однажды сказала Сара, – ты бы, наверное, выбрал необитаемый остров.
– Почему? Вовсе нет, – возразил Мэйкон. – Я бы взял с собой тебя, Итана, сестру и братьев…
– Но только не других людей. В смысле обычных, незнакомых.
– Наверное, нет. А ты взяла бы?
Конечно, она взяла бы. В то время. До смерти Итана. Сара всегда была общительной. На досуге она охотно шлялась по магазинам с их адской толчеей. Сара любила многолюдье. Ей нравилось знакомиться с новыми людьми. Она обожала любые вечеринки, даже фуршеты. Лишь чокнутый, считал Мэйкон, любит фуршеты, эти бестолковые сборища, на которые его водили силком, и он сгорал от стыда, если вдруг втягивался в пустопорожнюю болтовню. «Вращайся, вращайся», – шептала Сара, со стаканом в руке проскальзывая за его спиной.
В последний год все изменилось. Сара разлюбила многолюдье. Она близко не подходила к магазинам, не таскала Мэйкона по вечеринкам. После смерти Итана они ходили только на спокойные семейные обеды, но сами никого не приглашали.
– Может, позовем Смитов и Миллардов? – как-то раз предложил Мэйкон. – Они-то нас часто принимают.
– Конечно, конечно. В ближайшее время, – сказала Сара, но сама и пальцем не шевельнула.
На вечеринке они и познакомились. Обоим было по семнадцать. Две школы устроили совместное развлечение. Уже тогда Мэйкон терпеть не мог всякие сборища, однако втайне мечтал о любви и потому рискнул явиться на это мероприятие, но потом забился в угол, где, изображая, как ему думалось, беспечность, потягивал имбирное пиво. Шел 1958 год. Весь мир носил рубашки с воротничком на пуговках, но Мэйкон, переживавший свой поэтический этап, был в черном свитере под горло, черных брюках и сандалиях. А Сара, бойкая круглолицая девушка с копной каштановых