Ну, чё, бабы? Про чью еще молодость рассказать? У всех вас «рыло в пуху! Я? А что я? И я така ж, оттого и молчу, не вякаю, это наше дело, греховное, бабское, а мужикам нашим и знать о сём не след, чтоб семьи не порушить. Ох! И любили меня мужики, до сих пор, бабоньки, как вспомню другой раз, аж в дрожь бросает! Не верите, стара больно? Ан нет, душа-то у меня молоденька, так что, кошелки старые, не вякайте! А Маньку, в обиду я никому не дам. Усекли?! А вы меня знаете, Дашка слово по-крабьи держит! Пойду-ка «шкалик» возьму, расстроили вы меня, сучки старые, вот давление и полезло, лечить нать, чтоб не скопытиться.
Очередная любовь, или увлечение?
Когда какие-то решения приходят в вашу голову мгновенно и так же быстро претворяются в жизнь, значит, вы плохо подумали или вообще в тот момент в вашей голове никого не было. Мы ни с того ни с сего написали с Серым заявления на увольнения, скоренько набили морды самым махровым хохлам, прыгнули в попутный катер и через некоторое время оказались в п. Армань, на базе Тауйского рыбокомбината, от которого мы и батрачили. Устроившись в маленькой комбинатовской гостинице, мы энергично занялись самым приятным в мире занятием: «Ни хрена ни деланием, в самый пик хода кеты».
Представьте себе красивейшее, до самого горизонта Охотское море, где в хорошую погоду не видать границ горизонта и моря. В море – лёгкая зыбь, бьющая бортами стоявшие у небольшого причала баркасы, завозни для неводов. В устье реки Армани валом идёт кета, она идёт плотными косяками, нерпа, врываясь в косяк, рвёт его, хватая нерасторопных или ослабевших рыбин, идёт большая охота. Лососю предстоит ещё долгий путь к местам нерестилищ, где они когда-то появились на свет, и всего-то им отпущено на всю жизни четыре года. Вылупится из икринки малёк, подрастет до осени и скатится в море, чтобы через такое же время вернуться сюда, и тоже выполнить свой долг перед природой.
Ох, ах, сладкая Оленька
Я уже как-то сказал, что женщины вешались на Серёгу, как мишура на елку. Здесь, в Армани он положил глаз на соседку по гостинице Оленьку, у которой глаза были, как бездонные голубые озера, в которых можно было утонуть. С фигурой и грудью, оглядываясь на которую, мужики ломали шеи, но мало кто знал, что на ощупь Оленька была ещё приятней. Если даже кто и знал об этом, но только не её постылый муж Гена, который больше любил бухать и петь песни под аккомпанемент своего баяна, на котором он недурно играл в самодеятельности. Пройти мимо такой красоты и несправедливости по отношению к Оленьке, Серёга, в силу своей кобелиной привычки не пропускать ни одной юбки, не мог. А Оленькино