Крымский мост. Татьяна Михайловская

неделю опомнился и сообразил, что необходимо притормозить и сосредоточиться. В смысле, ограничиться. Вот хотя бы соседками.

      К сожалению, красивая интеллигентная землячка держалась обособленно и каждый вечер, приветливо улыбаясь, куда-то исчезала. Исчезала именно в тот час, когда дядя Коля выносил и ставил у овального, разумеется, из санатория, стола многолитровую бутыль. Закуской служило всё созревшее к этому вечеру: персики, инжир, слива… Потчевал хозяин и ухой из рапанов и ершей. Мы, мимолётные хозяева, тащили на пир холодные чебуреки и пирожные.

      Застолья проходили весело, с песнями и плясками под магнитофон. Я всегда предпочитал книжку легкомысленным развлечениям и, понятно, танцором был никаким. Московские парни, подняв пару стаканчиков, быстро покидали компанию, молодожёны выбирали исключительно друг друга – и получалось, что я оставался единственным кавалером для шести дам. Оказалось, что если меня правильно вести, то могу повторять кое-какие фигуры.

      Вперемешку с роком шли танго и довоенные фокстроты, которые наш бодрый патриарх выдавал на аккордеоне: «Пускай проходят вэка, но власть любви вэлика. Она сэрдца нам пьянит, она как морэ бурлит». Мы улыбались, переглядывались, пытаясь представить его в молодости. Дед охотно делился богатым и, между прочим, боевым прошлым. Как стриг и брил рядовой и младший комсостав, а к Победе наградили даже одним генералом. После войны работал исключительно дамским мастером.

      Рассказы его, отшлифованные с годами как галька, находили у нас восторженный отзвук. Благоухающими морскими вечерами даже биография парикмахера предстаёт невероятной, и мы, открыв рты, внимали рассказам той поры, когда пацан с Солянки Колька Кулебякин мог гордиться только чубом и значком на цепочке, а гурзуфский санаторий минобороны назывался здравницей красных командиров.