– Вот соседка говорит, что у нее муж тридцать пять раз за ночь может, а ты один раз и то еле-еле.
Озадаченный мужик звонит соседу: типа, как это?
Сосед смеется:
– Да пусть твоя мою дуру не слушает. Она туда-обратно считает!
Клеопатра хихикнула, теперь уже вслух:
– Да этот сорочонок и до пятнадцати «туда-обратно» не дотянет!
Она тут же спохватилась, наклонила голову еще ниже и, пряча улыбку, пригласила римлянина в свои покои – отобедать, чем боги послали. Марк Антоний, недовольно поблескивающий сорочьими глазками (как же – прервали великого ритора!), приглашение принял. Скорее всего, потому, что предполагал увидеть еще более сказочную картинку. И не ошибся – такого стола, перед которым могли возлежать не два, а два десятка пирующих, он никогда не видел. Клеопатра, кстати, тоже. В олимпийском дворце трапезная была куда как скромнее.
Марк Антоний был сыт скорее созерцанием сокровищ, которые служили лишь обычной посудой для яств. Грааль, затерявшийся среди золота, он, скорее всего, не заметил. А Клеопатра, которая возлегла у стола в откровенно блудливой позе, теперь усмехалась совершенно открыто. Потому что Антоний не видел ни ее соблазнительного тела, бесстыдно предлагавшего себя, ни горячих уст, готовых прильнуть к мужским… в-общем, ко всему, что они достанут! Нет! Римлянин жадно обводил глазами драгоценную утварь. Казалось – позволь ему обстоятельства, и Марк Антоний сгребет в руки все, что поместится в них, взмахнет крыльями… то есть полой тоги (руки-то уже заняты) и убежит отсюда подальше…
– Здорово! Как дела?
– Устал сегодня очень…
– А что делал?
– Бегал. Много бегал. Бегал, бегал, а потом секс.
– Догнали-таки…
Очевидно, в мыслях Антоний действительно куда-то бежал, потому что никак не отреагировал, когда Клеопатра сунула ему под нос каменный сосуд греха, и, практически насильно заставила римлянина глотнуть из него – первый, крошечный глоток. А потом Марк Антоний заработал челюстями сам. Заработал жадно, громко давясь мальвазией и давая время Клеопатре поработать служанкой. Египтянка мгновенно выползла из своего воздушного одеяния. Чуть сложнее было разоблачить римлянина. Тот, словно большой ребенок, никак не хотел отрываться от вкусной игрушки, от Грааля. С большим трудом царица вырвала из рук и рта мужчины кубок, и тут же сунула оглушенному мальвазией «ребенку» другую игрушку – собственную грудь. Римлянин присосался к ней, наверное, как не тискал когда-то в младенчестве собственную мать, или кормилицу.
Клеопатра охнула, и опрокинулась на спину, увлекая за собой мужчину, быть может, впервые в жизни страстно возжелавшего женское тело.
– Ну, все, – успела победно подумать египтянка, проваливаясь в темную пропасть страсти, – он мой!..
Клеопатра плыла по жизни,