Вряд ли здесь пахнет чем-то, однако я стал остро мнительным; мне мнится запах тления, и человеческих испражнений, запах смерти мнится повсюду, грядущей либо уже свершившийся. И тлен всегда пахнет тленом – этот запах не спутаешь ни с чем – а чем пахнет смерть? Всем, чем угодно: сладким яблочным компотом во все дни, рыбным пирогом по воскресеньям, а в светлый Родительский – апельсинами, гостинцами из большого мира, но ты всегда знаешь, что это – смерть.
И без того тонкая кожа истончена, как бумага, любое прикосновение сопряжено с болью, не той, от которой лезешь на стенку, но той, что подобна разрядам тока. И вот ходишь себе будто увешанный электродами, стараясь миновать любые углы, и даже рук на груди не сложишь, иначе немедленный разряд в пару добрых ампер приводит тебя в замешательство. И каждый из тех, что пребывает здесь, занимает своё кажущееся таким бесконечным время размышлениями над тем, кто топчется за его дверью – доктор, сиделки или Она собственной персоной. Кому как ближе и кому как нравится – изрядно опостылевшее лицо сиделки, какой-нибудь розовощёкой фрёкен в полном расцвете сил, либо что-то новое и неожиданное, то, что увидишь лишь раз на своём пути, прежде чем дыхание замрёт навек.
Вот так!
Вечная радость, будто бы сказал я?
Ах, нет, не ищите ни в коем случае, это пустая трата времени, столь драгоценного в наше время. Это очень далеко, это вовсе не в нашем мире, это где-то у Корней Иггдрасиля или в Шамбале, чёрт его знает. Оказаться здесь сложнее, чем кажется, а покинуть это место вообще не представляется возможным, с внешним миром тут сносятся посредством писем и те, кто получает их регулярно в достаточном объёме, вот как я, считаются здесь счастливыми людьми и никого не интересует, получаешь ли ты сам от этого удовлетворение. Счастлив по оной причине, да и Бог с ним.
Здесь нет пастора, потому всё мы – закоренелые язычники, наши грехи не отмолить даже десятилетием непрерывных постов и молитв. Но разве ж мы виноваты в этом?
Надежда как таковая чужда нам, как явление, как чувство, это чуждо здешним ощущениям даже при виде встающего из-за далёких гор солнца. Во-первых, безболезненно для тела счастливая встреча со светилом не пройдёт, а во-вторых… во-вторых, ты уже начинаешь пугаться его и с ужасом припоминаешь (если можешь, конечно), как радовался ему прежде и как надежда овладевала тобой с каждым новым рассветом. Я много раз пытаюсь радоваться рассвету, но это выходит столь нелепо, что было подобно рыданиям вместо радости, и я отбрасываю это.
О жизни здесь говорить не приходится даже в вероятностном ключе, даже в мертвечине копошатся черви, а значит, есть жизнь, прекрасная в своей отвратительности. Что имеем мы? Пустоту, наполненную тьмой, из которой силой нужно выуживать красоту, иначе наше существование смотрится совсем уж убогим и напрасным.
Здесь нет… Гм, а что есть здесь?
Днём светло, вечером темно, утро