…И вечно радуется ночь. Роман. Михаил Лукин

в созерцательном дыму стихи, выдуманные обороты, сложенные в предложения, а те – в прозу, воистину явились отрадой мне, ибо ничего более лучшего я не творил. Но как же случилось такое, думал я, держа сигару между пальцев, что в ней крылись все мои способности, всё моё мужество и вся моя решимость? Маленькая трубочка, крохотная даже, словно сорванная с дерева веточка – Господи! – и она зажжена, горит, пылает адским пламенем с адской же температурой в две тысячи градусов… она! Весь ад, все силы вечной земли, пяти стихий, сосредоточены здесь, в этом жалкой точке, звериный шипением отвечающей на любые вопросы. Дикая сила, безудержная ярость и… мир, покой – одновременно; да, силой созидающего разума! Я не искал любви, земной, а равно и небесной, я пребывал в состоянии умиротворения и даже рай – надо ж быть такому! – представал мне в виде сигарного клуба.

      А бросить, нет? А разве бросают своего создателя, своего учителя и наставника? И можно считать разве горшечника как глину?..

      Бросать никогда бы не стал я, даже не задумывался – о чём тут может идти речь!

      И когда нечто стало разъедать моё нутро, хрипеть и клокотать в горле и лёгких разъярённым зверем, когда постоянный кашель начал изводить меня, и впервые проснулась, а затем стала мне подругой Боль, я не повёл и бровью, хотя кругом все переполошились и стояли на ушах, особливо же то издательство, которое меня печатало. Астма – питали надежду они, ну, хоть бы крошечная пневмония…; я же был безжалостен и к ним, и к себе… И тут их всех, видите ли, охватила священная боязнь за моё состояние! Они согнали огромную толпу адвокатов, страховых агентов, душеприказчиков и врачей, истратив на это изрядный бюджет, и все они бегали за мной по всей Норвегии, а также и за её пределами.

      Увидев всю эту возню вокруг себя, а также, volens-nolens чувствуя ухудшение собственного состояния, я уразумел в глубине души, что приходит моё время, всего лишь, и курение тут совершенно не причём, не причина и не следствие. Это открытие не повергло меня в шок, вовсе нет, как я думал, когда был молодым, одушевляя собственную смерть, наращивая плоть на её скелет, это открытие придало мне уверенности, я обрёл большую мудрость, нежели прежде.

      Читатель может покрутить пальцем у виска, и, быть может, будет прав, или хотя бы приблизится к истине, что случается с человеком не так чтобы и редко, но нечасто; читателю, вполне вероятно, удастся выискать и пару соринок в моём глазу. На здоровье! – только и отвечу я, как бы ни нелепо это не звучало в моём нынешнем состоянии. Однако, в данном случае, я всего лишь хотел остаться верным самому себе, я не хотел становиться посмешищем, и лезть из кожи вон, цепляясь за то, что очевидно выскальзывало из моих рук, это было моё право. Если я согрешил против чего-то в этом, так опять же исключительно против себя самого, и это никого не затрагивало.

      Но издательство, да и моя собственная дочь, чего греха таить, придерживались того мнения,